Все осталось на своих местах. Его удочки стоят у стены рядом с ледником. Здесь до сих пор пахнет краской. Инструменты висят на стене над верстаком. Как будто он только что вышел.
– Ты нашла? – спрашивает Эмма, входя вслед за мной.
– Нет еще, – отвечаю я, выдвигая ящик.
Мы ищем лампочку: в кухне перегорела. У дедули всегда был запас, как и авторучек, батареек, удлинителей. Он никогда не говорил о своем детстве, но Мима однажды рассказала нам, что его родители погибли во время войны и его воспитывали очень строгие дедушка с бабушкой. Я сделала вывод, что ему всего не хватало и эти запасы были своего рода компенсацией.
Выдвинув очередной ящик, я натыкаюсь на кусочек детства.
Маленький магнитофон и кассеты. Мое сердце сжимается.
Это был 1991 или 1992 год. Лето. В звездную ночь накануне Эмма заметила в небе странный силуэт. Я спросила, может ли это быть летающая тарелка. Мима засмеялась и сказала, что их не существует. Мы с Эммой не были в этом так уверены. Мы предпочитали думать, что инопланетяне добрые и прилетели специально подать нам знак. Всю ночь наше воображение кипело. Наутро, с еще тяжелыми после сна веками, мы вышли к дедуле, который ждал нас за столом в гостиной.
«Девочки, у меня кое-что есть для вас».
Он пододвинул к нам магнитофон и нажал на кнопку. Вдруг раздались странные резкие звуки, потом гнусавый, почти металлический голос. Кто-то заговорил на странном языке, которого мы никогда раньше не слышали. До сих пор помню, как у Эммы округлились глаза, у меня, наверное, тоже.
«Ты думаешь, это инопланетяне?» – спросила я.
Дедуля кивнул:
«Точно. Кассета лежала у дверей. К счастью, у меня есть друг, который работает в космическом агентстве. Он согласился расшифровать послание при условии, что мы никогда никому о нем не расскажем. Обещаете?»
«Обещаем, дедуля!» – хором ответили мы.
Он достал из кармана листок бумаги, расправил его и откашлялся, давая понять, что момент торжественный.
«Послание Эмме и Агате Делорм. Мы давно наблюдаем за вами из нашей далекой галактики и прилетели на Землю, чтобы сказать вам, что вы необыкновенные девочки. Вы гордость и счастье ваших близких. Браво!»
Я сохранила тайну и не сомневаюсь, что Эмма тоже. Мы никогда больше об этом не говорили – сначала из страха перед инопланетными санкциями, потом, с годами, из боязни разрушить магию этой сцены. Иные воспоминания детства – как старинные картины: портятся, если выставить их на свет. И мы храним их где-то глубоко в себе, подальше от посторонних глаз, в неприкосновенности.
Я беру магнитофончик в руки, и меня захлестывает волна эмоций. В полумраке дедулиного гаража я представляю себе, как он нес тарабарщину, зажимая нос и стуча по металлическим предметам в поисках звуковых эффектов, чтобы его внучки почувствовали себя единственными в мире.
– Нашла лампочку!
Я иду к Эмме, мы выходим из гаража и запираем дедулину пещеру.
13:01
– Можешь разгрузить посудомойку?
Ожидая, пока сварится картошка, я сижу в телефоне. Я уже накрыла на стол, нарезала помидоры и лук, но Эмма, похоже, твердо решила положить конец тесной дружбе между креслом и моим задом. Я встаю с расторопностью водоросли и иду к ней в кухню.
– Думаю, ветчину в салат класть не надо? – спрашивает она, взбивая соус для заправки.
– Можешь положить, но я есть не буду.
– Ничего, что она полежит вместе с твоей едой?
– Ты серьезно спрашиваешь или издеваешься?
Она не отвечает. Я укладываю в посудомойку стаканы, тарелки и вижу, что она наблюдает за мной краешком глаза, дохожу до приборов: вилок, ложек, ножей…
– Кстати, к твоему сведению, их надо ставить в корзину лезвием вниз.
Я замираю и поднимаю на нее взгляд.
– То есть?
– Ножи. Вчера вечером ты поставила их в корзину лезвием вверх, так можно порезаться, когда вынимаешь.
– Нужно всего лишь быть осторожнее. Лезвием вниз они плохо промываются.
– Ничего подобного. И потом, ставя приборы, надо соблюдать порядок. Ножи в одну ячейку, вилки в другую и так далее.
Она говорит, взбивая соус и не сводя глаз с миски.
– Эмма, у тебя свои порядки, у меня свои.
– Мои логичнее.
– Более жесткие, это точно.
Миска отставлена.
– Чего ты добиваешься? – спрашивает Эмма.
– Ты серьезно? Это я чего-то добиваюсь? Ты сама цепляешься ко мне, я только отвечаю.
Она делано смеется:
– Разумеется, во всем виновата зануда Эмма! Агата слишком крутая, чтобы нарываться на ссору!
– У тебя крышу сорвало или как? Эмма, прекрати, ты начинаешь меня доставать.
– И что? Что ты сделаешь? Хлопнешь дверью, обложишь меня, закатишь истерику? Как обычно? У тебя дар портить праздник, я и забыла.
Гнев набухает комом у меня в животе. Я могла бы взять его в руки, такой он плотный, тяжелый, гнетущий. Меня начинает трясти, дыхание учащается. Слова теснятся в голове, и я борюсь, чтобы не бросить их ей в лицо. Я швыряю ножи в ящик и бегу в свою комнату, пока не сказала того, о чем буду жалеть.
14:05
– Агата?
Третий раз за час она стучится в дверь. Я заперлась на ключ и не отвечаю. Пусть проваливает ко всем чертям.
15:12
– Агата, тебе надо поесть.
– Оставь меня в покое.
– Твоя тарелка готова, я тебя жду, давай поедим.
– …
– Я не стала класть ветчину.
– …
– Я налила тебе колы.
Это все извинения в завуалированной форме.
Мой гнев пошел на спад. Мы и так потеряли много времени. Я открываю дверь, она стоит за ней со смущенной улыбкой.
– Ты же знаешь, моя Гагата, как говорят: кого люблю, того и бью.
– Ага, давай побей меня, еще неизвестно, кто полетит вверх тормашками.
Тогда
Ноябрь, 1996
Агата – 11 лет
Медсестра в школе сказала, что хорошо бы мне показаться психотерапевту. Когда я обмолвилась об этом маме, она возразила, что не может быть и речи, мол, это для сумасшедших. Эмма говорит, она просто боится, как бы я не сболтнула чего-нибудь компрометирующего.
Мне бы очень хотелось нормально засыпать по вечерам. Каждый раз, когда я ложусь, одна и та же история: я думаю о смерти – о своей, Эмминой, маминой, Миминой, дедулиной, – сердце колотится слишком сильно, и я не могу уснуть. Еще я боюсь пожаров. В соседнем доме был пожар в рождественский вечер. Мы гостили у Мимы, так что ничего не видели, а когда вернулись, стена соседнего дома была вся черная, и балкон сгорел. Говорят, вспыхнула елка. Эмма сказала, такое бывает редко, и не надо бояться, что это случится у нас. Каждый вечер, с тех пор как у меня появился этот страх, она помогает мне проверить, все ли убрано с электрических радиаторов в квартире и выключен ли газ. Потом она приходит ко мне в комнату и отвечает на мои вопросы, пока у меня не перестанет колотиться сердце. Если же оно не успокаивается, я могу лечь к ней в кровать. Мама и слышать не хочет о моих страхах. Она говорит, что я ломаю комедию, чтобы обратить на себя внимание. Наверное, она права, но я не знаю, почему это делаю.
В раннем детстве мне жилось лучше, меньше вопросов крутилось в голове. Лучше, чем сейчас, было и в начальной школе. У меня были подружки. Теперь мы с Селиной учимся в параллельных классах. Мы видимся на переменах, но в остальное время я совсем одна. Она хорошая, дружит со мной, хотя остальные меня дразнят. Могут ведь и к ней прицепиться. Я не знаю, почему они это делают. Особенно Ноэми и Джулия, девочки, которые старше нас на год. Они решили, что я на них не так посмотрела, и с тех пор отнимают у меня завтрак и смеются во дворе над моим длинным носом.
Селина посоветовала мне сказать маме, но она будет беспокоиться, так что лучше не надо.
Сегодня первый