Стоп!
Убийца заселился в меблированных комнатах одновременно со Стасько. А не в одном ли поезде они ехали из Москвы? Если так, получается, «помещик» следил за коммивояжером? Это уже теплее…
Еще теплее судебный следователь Воловцов прощался со стариком Селищевым. Он крепко и радушно пожал сухую старикову руку и извиняющимся тоном произнес:
– Вы мне очень помогли, Никифор Аск-ли-пи-о-до-то-вич. Ну, а если что не так – не серчайте. Работа у меня такая, все проверять… А потом молод я, горяч!
Выговаривать отчество старика Селищева Ивану Федоровичу по-прежнему давалось с трудом. А интересно, как звали деда старика Никифора, того самого, что прожил сто четырнадцать лет? Верно, Крискентианом или даже Павсикакием каким-нибудь. Оные занятные имена тоже ведь в святцах имеются… Но спрашивать об этом у старика не стал.
– Хе-хе… Понятие имею, – ответил старик Селищев.
Пацаненок Семка нашелся сам. Он вырос перед Иваном Федоровичем будто из-под земли, с любопытством уставился на судебного следователя и обиженно произнес:
– Говорят, вы тут всем допрос устраиваете. А пошто же меня стороной обходите? Ведь я – главный и наиважнейший свидетель. Это ведь я первый догадался через дворовое окошко в его комнату глянуть. И первый увидел, что господин постоялец мертвый под этажеркой валяется…
– Лежит, – строго поправил Семку Воловцов. – О покойниках нельзя отзываться неуважительно, да еще умерших не своей смертью. Валяются только пьяные под заборами… – добавил он наставительным тоном. – Понял?
– Понял, дяденька, – кивнул белобрысой головой Семка.
– Я не дяденька, а господин судебный следователь Воловцов, – снова поправил мальца Иван Федорович, напустив на себя еще большую строгость. – Что же касается разговора с тобой, то я оставил его напоследок, поскольку самые важные допросы снимаются неспешно и в последнюю очередь…
– Так, это, мне уйти покуда, что ли? – уже робко спросил Семка.
– Оставайся, коли пришел, – сказал Воловцов. – Сейчас я с тебя допрос снимать буду…
Иван Федорович нашел взглядом лавку и кивком пригласил Семку с собой. Тот покорно пошел за судебным следователем и, подождав, пока он не сядет первым, тоже присел на лавку.
– Итак, ваше полное имя, отчество, фамилия, – официальным тоном начал Воловцов.
– Так, это… Семен Евграфов Кашин меня зовут, – последовал ответ.
– Где вы проживаете, Семен Евграфович?
– Здесь недалеко, на Сергиевской улице, в доме купца Новоселова.
– Что вы, Семен Евграфович, можете рассказать о событиях, случившихся семнадцатого и восемнадцатого сентября сего года в меблированных комнатах Глафиры Малышевой, где вы служите? Кстати, – Воловцов сделал голос попроще, – каков ваш оклад жалованья, господин Кашин?
– Так, это, семьдесят копеек, – ответил пацаненок.
– В день? – хотел было удивиться Иван Федорович, но удивления не случилось.
– Ха, в день, – едко усмехнулся Семка, – в неде-е-елю!
– Итак, когда заселился в меблированные комнаты господин Стасько?
– Днем, сразу по приезду московского поезда.
– А тот высокий и крепкий господин в дорожном костюме, похожий на помещика?
– Да, прям следом, – не раздумывая, ответил Семка. – Тоже, верно, с московского поезда слез…
– Значит, ты был на службе, когда эти господа вселялись? – уточнил Иван Федорович.
– Я всегда на службе, – вздохнул Семка и добавил, словно взрослый: – С шести утра и, почитай, до самой полуночи…
Воловцов черкнул что-то в памятной книжке и снова поднял взгляд на пацана:
– У этого господина в дорожном костюме имелись какие-нибудь вещи с собой?
– Нет, – малость подумав, ответил Семка. – Никаких вещей у него с собою не было.
– Поня-атно, – протянул Воловцов. – А заселили его во второй нумер?
– Да.
– Кто его заселял?
– Так это, Кирка заселяла, – ответил Семка.
– А где была Глафира? – последовал новый вопрос Воловцова.
– На кухне…
– И приезда этого господина без вещей она не видела? – не сразу спросил Иван Федорович.
– Нет, – уверенно ответил пацан.
– А скажи, Семен Евграфович, – уже без напускной строгости, но, напротив, с доверительными нотками спросил судебный следователь, – как Кира Малышева заселяла этого постояльца.
– Так, это, как обычно, – не понял, что от него ждут, Семка.
– То есть, они были не знакомы, тот мужчина в дорожном костюме и Кира? – спросил Воловцов.
– Нет, – твердо ответил Семка. – Этого господина никто у нас никогда не видел.
– А может так быть, что они только вид подавали, будто бы не знают друг друга, как ты думаешь? – совсем доверительно обратился Иван Федорович к Семке.
Польщенный таким уважительным с ним обхождением и последовавшим к нему обращением за советом, Семка задумался. Нет, кажись, друг друга они не знали. Но что-то такое между ними все-таки было. Кира как-то странно себя с ним вела, робко, что ли. Это на нее было не похоже, поскольку постояльцы случались разные, могли и нагличать, так Кира спуску никому не давала и наглецов ни чуточки не боялась. Однажды, в прошлом годе, один приезжий вернулся из трактира пьяный и приставать к Кире начал, деньги какие-то сулил, чтобы она, значит, с ним ласковой была и ублажила его перед сном. Так и сказал ей с улыбочкой: «Может, ублажишь гостя, а я за ценой не постою…» И деньги стал ей совать. Так она деньги эти выхватила и прямо в харю тому мужику швырнула. Он зарычал было на нее, но постояльцы, которые останавливаются в меблирашках не в первый раз, знают, что кричать на Киру совсем не следует. Боком это может выйти и себе дороже. Когда тот пьяный мужик рыкать на нее стал и обзываться всякими непотребными словами, она такое ему ответила, что у мужика рот сразу захлопнулся, и он затих. А еще через пару минут в нумер к себе ушел и захрапел так, что на весь коридор слышно было. И утречком раненько проснулся, манатки собрал и съехал тихонечко, только его и видывали…
– Ты чего замолчал? – вырвал Семку из раздумий голос судебного следователя.
– Так это, думаю… Вспоминаю, – ответил Семка.
– Ну, и вспомнил чего? – заинтересованно спросил Иван Федорович.
– Ага, вспомнил, – посмотрел на Воловцова пацан. – Робкая Кирка с ним какая-то была, в глаза ему как-то опасалась смотреть… На нее это непохоже.
– Влюбилась, что ли? – насмешливо спросил Воловцов, и вдруг усмешка мгновенно стерлась с его лица, словно кто-то быстро и незаметно поработал ластиком.
Черт возьми! Влюбилась!
Конечно, влюбилась… Как же он сам раньше не догадался?!
Любовь… Такая, как удар молнии. Как снег на голову. Как с головой – в омут.
Любовь внезапная и мгновенная, как смерть от выпущенной из винтовки пули. После чего уже ничто не имеет значения: ни меблирашки, ни взгляды посторонних,