Фарт светит тому, кто его заслуживает. Шмат пришел к своей любовнице в первый же вечер, как только за флигелем стал наблюдать Полянский. Однако пришел не один, а с корешом, который поднял воротник чуйки, закурил папиросу и уселся на скамеечку возле входа во флигель, явно намереваясь дожидаться выхода Шмата.
«Не ходит один, – подумал Георгий. – Бздит! Значит, опаслив и готов ко всему…»
План вызрел неожиданно. Георгий вышел из-за деревьев, пошатываясь, будто пьяный, и застегивая гульфик. Проходя мимо кореша Шмата, икнул, остановился и вперился в него взором.
– Ну, ты чо вылупился, мужик, – не выдержал кореш. – Иди, куда шел. Нечего отсвечивать тут…
– Что ты сказал? – возмутился «пьяный». – Ты меня чего, оскорбляешь, что ли?
– Оскорбляю, и чо? – нагло спросил кореш Шмата, поднимаясь со скамейки. – Могу еще и в ухо пару раз оскорбить…
– Чо, смелый? – стал давить понты Георгий. – Видали мы таких смелых, которые опосля…
– Не, таких ты не видал, кобёл драный, – залыбился кореш Шмата, перебив Георгия и подходя к нему ближе.
– Кто кобёл драный? – опешил «пьяный» от столь откровенного оскорбления.
– Ты кобёл драный, – нагло щерился кореш, собираясь и правда заехать Георгию в ухо.
– А ты тогда гудок мешаный[55], – выпалил «пьяный» и пустился наутек по направлению к деревьям.
– Чево? Чево ты сказал?!
Стерпеть уркагану такое оскорбление значит таковым себя признать. И кореш Шмата, которому кровь ударила в голову, побежал за Георгием, намереваясь забить пьяного до смерти. Забежав за липки, Георгий остановился и опустил руку в карман, где лежал кастет. И как только кореш Шмата, догнав его, замахнулся для удара, «пьяный» вдруг выдернул из кармана руку и резким и точным движением ударил шматовского кореша в правый висок. Шип кастета проломил височную кость и вошел в голову, как пуля. Ударив, Георгий так же резко отдернул руку и свободной рукой схватил уже агонизирующего кореша Шмата за горло и сдавил его. Через минуту глаза того закатились, он обмяк и затих. Не давая ему упасть, Георгий оттащил тело под редкие кустики и мягко положил на траву. Затем, осмотрев кастет и убедившись, что на нем нет крови, сунул правую руку в карман, вышел из липок, прошел к флигелю и присел на скамеечку, где несколько минут назад еще сидел кореш Шмата…
Шмат появился минут через сорок. Он вышел с довольным видом, мало что не облизывался, как делают это коты, наевшись сметаны. Увидев на лавочке вместо своего кореша Георгия, хлопнул зенками и машинально спросил:
– А где Чибис?
– Вы имеете в виду черно-белую птицу с такими тупыми крыльями? – невинно посмотрел на него Георгий.
– Кореша своего я имею в виду, – ответил Шмат, опасливо посматривая на Георгия, напустившего на себя простецкий вид. – Куда он подевался?
– А-а, вы имеете в виду мужчину, что до меня сидел на этой лавочке? – расплылся тот в улыбке.
– Ну, – кивнул Шмат.
– Так у него, кажется, прихватило живот, и он побежал во-он туда, в липки… – указал левой рукой в сторону деревьев Георгий.
– Нашел время, – буркнул Шмат, держась от Полянского на значительном расстоянии и краем глаза продолжая наблюдать за ним. Но Жора сидел на лавочке расслабленно, щурился от солнца, когда оно выходило из-за облачков, и, вообще, имел благожелательный вид небедного обывателя, ничем особо не занятого и вполне довольного своей жизнью.
Так прошло минуты три… Наконец Шмат не выдержал:
– Он что там, обосрался совсем?
– Вы разве не знаете, как это бывает? – серьезно посмотрел на него Георгий. – Живот крутит, вы присаживаетесь, делаете свое дело, вам легчает, но как только вы встаете и собираетесь застегнуть штаны, живот снова начинает крутить, и все происходит по новой. Диарея, господин хороший, заболевание не шуточное…
– Чево?
– Я говорю, диарея, сударь, ну, это когда у человека очень частый и даже непроизвольный водянистый стул, – отнюдь не шуточное заболевание, – повторил Георгий с добродушным видом.
– Черт бы его побрал, – пробурчал Шмат и двинулся по направлению к липам. Несколько раз он оглядывался, однако человек, говоривший ему про опасное заболевание «диарею», сидел на лавочке и продолжал сладенько щуриться на солнце.
Шмат дошел до деревьев, огляделся, но Чибиса нигде не было. Он прошел еще несколько шагов и увидел ноги, выглядывающие из-за кустов.
– Что за…
Шмат не договорил, потому что услышал шорох. Обернувшись, он увидел прямо перед собой того самого господина, с которым только что разговаривал.
Шмат открыл было рот, но вот сказать ничего не успел. Страшной силы удар обрушился прямо ему в висок, где-то внутри головы хрустнуло, затем голову обдало жаром, будто ее засунули в печь, но вот только не хватало силы, чтобы проорать в голос. Еще через мгновение боль прошла, и стало тихо и темно. А потом он провалился в бездну…
Через час Георгий уже поднимался по скрипучим ступеням «Каторги» на второй этаж. Громила беспрепятственно пропустил его, и Жора вошел в «кабинет» Марка. Тот при его появлении что-то писал в амбарную книгу, потом промокнул написанное и спрятал книгу в ящик стола. Он и правда походил на конторского служащего, занятого нудной и не интересной для него работой, не хватало лишь сатиновых нарукавников.
– Знаю, – вскинул на Георгия взгляд Марк. – Все уже знаю… – Он хмыкнул и добавил: – А ты молодчик. Затемнил[56] своим кастетом двоих, будто мух прихлопнул. Высоко складываешь…[57] Благодарность тебе от всего нашего общества, Сухорукий.
Георгий молча присел на стул, приготовившись слушать, поскольку Марк явно намеревался поручить ему еще что-то новенькое. И не ошибся. Пошарив в ящике стола, Марк извлек пожелтевший конверт и достал из него небольшую фотографическую карточку.
– Вот, – положил он снимок перед Георгием. – Этот господин – твое новое дело. Найти и списать «на глухую»…
Полянский взял карточку в руки. На ней был изображен господин в котелке с холеными усиками и длинным острым носом. Его глаза смотрели с фотографии прямо в глаза Георгия насмешливо и остро.
– Его погоняло «Ювелир», – продолжил Марк. – Бушлат не носил[58], по музыке не петрит. Какой масти не ясно: то ли он кассист, то ли наховирку шопенфиллер[59]. Работает всегда чисто. А вот долю «обществу» не шлет. Несправедливо… Засылали к нему человечка – поботать с ним насчет доли из его слама, так он нашего человечка взял и определил под красный галстух[60]. Дюже стремный, но, по всему, – кочует