– Ясно, начальник, – ответил кто-то из каторжан.
Глухой и сильный удар сотряс вдруг всю штольню без отголоска и быстро потух. Затем еще удар и еще. Стены и пол дрожали…
– Мама родная, – в ужасе шептал Харя и инстинктивно жался к стене. То же проделывали и остальные, включая Мозолевского.
– Что это? – услышал Георгий чей-то глухой голос. Оказывается, это его голос…
– Это взрывы, – ответил, не оборачиваясь, Мозолевский. – Новые забои в жиле делают. И желоба для стока воды. Иначе вода зальет весь рудник. Вместе с людьми. Такие случаи бывали…
Вода и правда сочилась меж камней стены и потолка, спускалась к желобу посередине штольни и неизвестно куда текла. Главное – текла…
– Ну, коли все ясно, то на выход, – говорит Мозоль.
Но «экскурсия», вместо того чтобы повернуть назад, пошла вперед. Время от времени фонари выхватывали из темноты боковые коридоры-лихтлоги, как пояснял по ходу движения заключенных Мозоль. Мрак в них был еще гуще и тяжелее, поскольку заканчивались эти лихтлоги тупиком. Это тоже были выработанные штольни, как и коридор, обшитый гнилыми досками, по которому началось их движение внутрь горы.
Впереди вдруг стало светлее. Свет падал откуда-то сверху. А вот и еще одна шахта. Свет фонарной свечечки поблек, она была уже не нужна. Все «экскурсанты» задрали головы вверх и увидели кусок неба. Оно казалось столь недосягаемым, как и линия горизонта. Или счастье, которого нет в жизни. Послышался протяжный и шумный вздох. Харя и Сявый, что шли впереди Георгия, обернулись. Недовольно покосился в сторону Георгия и Мозолевский. Оказывается, это вздохнул снова он, Георгий. Безотчетно. Как-то само собой. И вообще все, что сейчас с ним происходило, – это сон. Так ему казалось. Так хотелось думать. А во сне контролировать себя человек не может.
Деревянная лестница круто взяла вверх, к этому самому куску неба, что закрывал верхушку шахты. Сама лестница была крепко приделана к каменным стенам железными закрепами, но вот ее перила шатались, так что сильно опираться на них не стоило: не ровен час, можно кувыркнуться вниз, на каменное дно шахты. А может, это единственный выход? Может, это и есть та самая «надежда», которая отведет от телесной боли и душевных мук неволи? Нет, должен же быть еще какой-то выход. Даже у этого рудника два выхода: первый, которым они вошли, и второй – вот эта лестница к небу.
Бежать! Непременно бежать. Это с этапа бежать нельзя, и вся артель против побега. А с каторги бежать – святое дело. Так, если не говорят вслух, то думают многие каторжане…
Георгий уперся взглядом в потную рубаху Хари, увлеченный пришедшими мыслями.
Непременно бежать! Наверняка были уже побеги, и удачные… Надо будет поспрашивать Деда. Он тертый калач, был на Нерчинских Петровских заводах, тоже возил тачку с рудой в штольнях. Верно, подскажет что-нибудь дельное. А может, и вместе рванем в бега…
Взошли на первую площадку. От нее в разные стороны тянулись коридоры-лихтлоги, параллельные нижней штольне и как бы составляющие второй этаж серебряного рудника «Надежда». Передохнув, снова потопали по крутым и широким ступеням наверх, к самому небу. Вторая площадка оказалась уже в нескольких саженях от верхушки шахты. Уже не до отдыха: скорее наверх, к свету, воздуху, жизни.
Ад оставался где-то позади. Вниз лучше не смотреть.
Вдох полный, глубокий… Небо над головою серое, а вовсе не голубое, как виделось со дна шахты. Ничего, и под серым небом люди живут. Главное – жить под небом, а не под каменными глыбами штольни. И он будет жить под небом, а иначе лучше и не жить вовсе. Ведь если в жизни мучений и горя больше, нежели покоя и радости, то на кой ляд такая жизнь!
Бежать, бежать отсюда, любыми способами…
А покудова – освободиться от работ в штольне. Пусть Дед научит, как это сделать. Иначе не останется сил на побег.
Бежать, бежать…
– Ну, как экскурсия, паря? – хмыкнул Дед и остро посмотрел прямо в глаза Георгию. – Понравилась?
– Несказанно понравилась, – ответил Полянский и впал в задумчивость. А потом медленно произнес: – Только работать в штольне я не буду.
– Как так? Откажешься, что ли? – не отводил взгляда от парня старый бродяга. – Тогда тебя, как «отпетого», в одиночку посадят и на цепь к стене прикуют.
– Нет, напрямую-то не откажусь, – сказал Георгий, продолжая смотреть в глаза Деду.
– А как тогда? – спросил тот.
– А вот ты меня и научишь, как от штольни отнекаться и одиночки избежать.
– Наука денег стоит, – скосил глаза в сторону Дед, удостоверяясь, не слушает ли их кто. Но до них никому не было дела. Те, кто был на «экскурсии», сидели смурные, уперев взгляд в одну точку, а остальные, что отдыхали от работ, кидали кости, посматривая время от времени на дверь казармы и колодника, стоящего возле нее «на стреме».
– Есть у меня деньги, – ответил Жора, тоже незаметно оглядываясь вокруг. – Ты же знаешь. Должен знать! Научишь, как отсюда выбраться?
– Бежать, что ли? – поднял брови Дед.
– Сначала от штольни освободиться, а потом и бежать.
– Ну, чтобы «дать винта»[2] молодому да зеленому в одиночку – ты и думать забудь, паря, – нахмурившись, ответил Дед. – Пропадешь непременно. И косточки твои лесные звери обглодают…
– Ну, тогда давай вместе сбежим, – предложил Георгий. – Ты что, на каторге и помереть хочешь?
– Нет, помереть я желаю на воле, – возразил Дед. – Но про побег ты покуда и не помышляй. К нему, паря, готовиться долгонько надобно. Может, год. А то и все два.
– Так, давай сегодня и начнем, – сказал Георгий.
– Что начнем? – не сразу понял Дед.
– К побегу готовиться… – Полянский снова уперся в него взглядом: – Ну, что скажешь?
– Добро, – не сразу ответил Дед. – Только о том, паря, что мы с тобой сейчас порешили, ты помалкивай. Иначе на побег вся казарма подпишется, коль все здесь каторжные по первому разряду – терять-то им все одно нечего. И тогда от нашей тайны один пшик получится.
– Готовиться будем, так они все равно заметят, – сказал Георгий, снова поглядев по сторонам.
– Заметят, – согласился Дед. – Только звонить об этом всем да каждому совсем не обязательно, верно?
– Да понял я, понял. А теперь учи, как мне от штольни отмазаться, и чтоб чин-чинарем, не на день-другой или на неделю, а навсегда.
– Ну, наука, паря, тута не шибко сложная, – хмыкнул старый бродяга. – Надобно больным сказаться, да таким больным, чтобы от штольни освобождение дали. Однако