Мы не стали подавать апелляцию.
Второй раз я встретился с моим стряпчим в кабинете начальника тюрьмы.
— У мистера Рирдена имеются накопления в Южной Африке, — сказал Маскелл. — Сейчас они переведены в Англию, и ему, естественно, понадобится доверенное лицо, которое позаботилось бы об их вложении.
— О какой сумме идет речь? — поинтересовался начальник тюрьмы.
— Немногим более четырехсот фунтов стерлингов, — сказал Маскелл. — Вложив эти деньги в надежное предприятие, можно через двадцать лет получить тысячу фунтов, а мистеру Рирдену они будут весьма кстати, я полагаю. Согласие Министерства внутренних дел имеется. — Он показал документы.
— Хорошо, я тоже не возражаю, — сказал хозяин кабинета и подписал доверенность. Мне было приятно, что обо мне не забывают, и я от всей души поблагодарил Маскелла.
Наконец наступил день, когда я зачеркнул в календаре цифру 365: мне оставалось отсидеть только 19 лет. Джонни больше не заводил разговор о «постановщиках», и я уже не питал иллюзий о своей судьбе.
Я по-прежнему ходил в «особо опасных», но уже успел привыкнуть к свету в камере ночью и автоматически выкладывал за минуту до отбоя одежду перед дверью. Время от времени меня переводили в новую камеру, но как я ни пытался установить какую-то закономерность, мне это не удавалось. В конце концов я решил, что ее вообще не было.
Именно тогда я и познакомился со Слейдом. Это был его первый срок за первое преступление, зато весьма солидный: сорок два года тюрьмы за шпионаж. Я слышал о нем и знал, что Слейд был самой крупной рыбиной, попавшейся после Блейка, русского шпиона. Это был бледный, болезненного вида человек, передвигавшийся на костылях: как я позже узнал, ему при аресте прострелили ноги, и он восемь месяцев пролежал в госпитале, прежде чем предстать перед судом. Все-таки какая у шпионов интересная жизнь! Подчас, пожалуй, даже чересчур интересная.
На процессе выяснилось, что Слейд на самом деле русский, хотя ни внешний облик, ни речь его не давали повода для подозрений: у него был превосходный английский язык и вид джентльмена. В тюрьме его встретили весьма холодно: оказывается, и преступники не лишены чувства патриотизма. Меня же нисколько не раздражало, что он советский шпион: главное, что я нашел в нем культурного и эрудированного собеседника, готового помочь мне овладеть трудным языком. Когда я спросил его, говорит ли он по-русски, он ласково взглянул на меня и мягко сказал, что при сложившихся обстоятельствах с его стороны было бы глупо отрицать это. Вскоре мой русский заметно улучшился, и мне даже стало обидно, что этого не узнают мои заочные преподаватели.
Джонни в скором времени должны были перевести из тюрьмы в общежитие фирмы, согласившейся взять его на работу, чтобы он несколько освоился среди нормальных людей на свободе. Это было частью программы реабилитации заключенных. Лично я не думал, что Джонни можно перевоспитать.
Мы редко встречались с ним, перебрасывались порой словечком-другим во время прогулок, но не более того. Я уже начал присматриваться к окружающим, надеясь сойтись с кем-нибудь поближе, чтобы выйти на «постановщиков», пока меня не перевели в специальную тюрьму, как в один прекрасный день, наслаждаясь изумительным прогорклым от смога воздухом в прогулочном дворике, я заметил, что Джонни Свифт подает мне знаки подойти к нему. Я поймал мяч, который он бросил, и, словно бы играя, подбежал к нему.
— Ты все еще хочешь выбраться отсюда? — спросил он, посылая мяч в дальний угол дворика.
— Есть предложение? — глубоко вздохнул я.
— Ко мне обращались, — сказал он, — так что можно продолжить наш разговор. Но при одном условии; если у тебя есть деньги.
— Сколько? — спросил я.
— Для начала — пять тысяч монет, старина, — сказал Джонни. — Их нужно внести авансом, иначе с тобой даже не станут разговаривать. Но это лишь деньги на организационные расходы, окончательный расчет — уже на своооде.
— Где же я возьму такую кучу денег? Они не сказали, сколько всего хотят?
— Нет. Это все, что мне было сказано. Как скоро ты можешь внести аванс?
— У меня есть накопления в Южной Африке, о которых никто не знает, — сказал я, оглядываясь по сторонам: в дальнем углу появился Хадсон, он медленно приближался к нам. — Они смогут достать чек банка в Йоханнесбурге? Я его подпишу, и они получат по нему наличные. Запомни название банка и адрес.
Я сообщил Джонни все необходимые данные, и он кивнул в знак того, что запомнил их.
— Будь осторожен, — сказал он. — К тебе подойдут.
В этот момент к нам приблизился надзиратель, и мы вновь включились в игру.
Спустя десять дней один из новых заключенных передал мне чистый бланк чека.
— Заполни и передай потом Шервину, — сказал он.
Я знал Шервина, он должен был вскоре освободиться.
— Больше ничего не передавали? — спросил я.
— Больше ничего, — буркнул новичок и поспешно ушел.
Вечером я разложил на столе учебники и начал заниматься. Приблизительно полчаса я усердно делал упражнения по русской грамматике, затем достал бланк чека и разгладил его, почти физически ощущая пыль южно-африканских шлаковых отвалов. Я вписал требуемую сумму, оставив незаполненной графу для фамилии получателя денег: мне ее знать не следовало. Потом написал дату и расписался, после чего засунул чек между страницами учебника, размышляя, не водит ли меня этот Джонни Свифт за нос. Но выбора у меня не было, так что оставалось лишь уповать на алчность тех, кто все это затеял: ведь наверняка им захочется получить больше, а это станет возможным только после завершения дела.
На следующее утро я передал чек Шервину, и по тому, как ловко он зажал его своей ручищей, я понял, что он сумеет вынести его на волю. Шервин был карточный шулер, в нашем отделении никто не решался играть с ним на деньги. Спрятать чек для него было раз плюнуть.
Прошла неделя, потом вторая, но обо мне словно забыли. Когда пошла шестая неделя, я начал нервничать: ведь чтобы получить деньги по чеку, хватило бы и одной недели. Но вдруг все внезапно разрешилось.
Это случилось в так называемое «свободное время». Смитов выговаривал мне за некоторые огрехи в моей работе: дескать, я стал хуже выполнять свои обязанности уборщика, и его это настораживало. В этот момент с шахматной доской под мышкой к нам подошел Косгроув. Подождав, пока Смитов закончит воспитывать меня, он сказал;
— Выше нос, Рирден! Как насчет партии в шахматы?
Я знал Косгроува: он схлопотал десять лет за организацию ограбления фургонов с сигаретами и виски, кто-то