Улыбнулась и Ширли.
— Извините, профессор, но я думаю, что вокруг джунгли, а человек по своей природе первый из хищников.
Направляясь к своему автомобилю, Курт глубоко вдохнул. Даже ночью в воздухе чувствовался металлический привкус индустриальной цивилизации. Слава Богу, что есть университеты, островки тишины и покоя в спешащей, толкающейся Америке. Пустив глубокие корни в Лос-Фелисе, Курт считал, что он в полной безопасности. Садясь за руль, он решил, что посвятит лето работе над книгой о сущности человека.
Он свернул налево, на Энтрада-уэй, доехал до Линда Виста-роуд. Улицы опустели, в некоторых окнах светились телевизионные экраны, кое-где горели лампочки на крыльце: родители заботились о том, чтобы дети, вернувшись домой, без труда попали ключом в замочную скважину.
Эта Ширли Мейер не случайно напомнила о гитлеровской агрессии. Этим она как бы подтверждала, что враждебности предшествует раздражение. Белмонт не уловил связи. Улыбка Курта сползла с лица. А он все понял. Тогда ему было четырнадцать, он учился в Англии, потому что его отец читал лекции в Лондонской экономической школе, и тень войны, несмотря на возвращение Чемберлена из Мюнхена с «миром на все временам, наползала на Европу.
Древняя история, так отозвался о тех временах Чак Белмонт.
Для поколения, без эмоций воспринимавшего свастики, железные кресты, немецкие каски, возможно. Но не для Курта, три года проведшего в английской армии. Конечно, тогда он был совсем другим. Война в пустыне, высадка в Сицилии. С тех пор Курт Холстид разительно изменился.
Он миновал Лонгакрес-авеню, посмотрел на темное поле для гольфа. Жаль, что он не играл в гольф, живя у самого поля. Может, в воскресенье им с Паулой следует возобновить прогулки по окрестностям. В последнее время они предпочитали играть в теннис. И уже два года не гуляли по лесу.
Курт притормозил, свернул на подъездную дорожку, подъехал к крыльцу. Выключив двигатель, посидел несколько минут, прислушиваясь к потрескиванию остывающего металла и кваканью лягушек в канаве. Ширли Мейер заставила его вспомнить прошлое. Не такое уж плохое было время. Постоянное общение со студентами способствовало тому, что даже недавнее прошлое быстро забывалось. Молодежи всегда казалось, что их проблемы уникальны в истории человечества, а потому их решение возможно лишь на основе новых идей.
Курт в который уж раз взглянул на часы, почти полночь, вздохнул, вытащил из кармана ключи, поднялся на крыльцо. В гостиной покачал головой, увидев стоящую на кофейном столике бутылку красного вина. Ну что плохого в том, что ему нравится выпить вечером стакан-другой вина. Зря Паула на него сердится. Он прошел в коридорчик, заглянул в библиотеку, где горел свет.
Наполовину свалившееся с дивана покрывало, сдернутый ковер, трехногий стульчик, валяющийся на боку посреди комнаты…
Чертовски странно. Что…
Курт развернулся и осторожно, на цыпочках, двинулся к лестнице. Остановился. Рефлексы, приобретенные четверть века назад долгими часами тренировок, давали себя знать. Но, в конце концов, для сбитого ковра и перевернутого стульчика могло найтись более простое объяснение, и он порадовался, что Паула не увидела ожиревшего Джеймса Бонда, крадущегося по собственному дому.
Тяжело ступая по ступеням, он поднялся на второй этаж. Паулу он увидел у туалетного столика, она наклонилась, чтобы поднять упавшую баночку с кремом для рук.
— Что произошло внизу? Почему…
Кровь. В Пауле было всего-то десять пинт[4] крови, и половина вылилась на пол. Как много крови!
Курт в три прыжка пересек спальню, чтобы поднять Паулу. Тело еще сохраняло тепло, но голова бессильно откинулась назад, на его предплечье. Ее рот приоткрылся, он увидел разбитую нижнюю губу, отколотый передний зуб. На стеклянной поверхности, где лежала ее голова, осталась лужица слюны.
Очень медленно и осторожно Курт вновь положил ее голову на туалетный столик. Это были уже глаза не Паулы, а трупа. Долгое общение со смертью, пусть и много лет тому назад, научило его, что «бренные останки» обладают одной особенностью: перестают быть тем человеком, которого все знали.
Он поднял руки, потер глаза.
Как? Почему?
Курт наклонился, взял руку Паулы, развернул ее ладонью к себе. Долго смотрел на разрез на запястье. Теперь понятно, как. Из груди его вырвалось рыдание. Но почему? Сможет ли он когда-нибудь понять, почему?
Он отвернулся, даже не обратив внимание на прикрепленную к зеркалу записку, спустился вниз, не замечая, что оставляет кровавые следы на полу и ступенях. В гостиной схватил телефонную трубку и тем самым затер отпечатки пальцев, оставленные Риком, когда тот звонил Дебби, сидевшей в телефонной будке на Линда Виста-роуд.
Набрав номер телефонистки, Курт попросил соединить его с шерифом.
Глава 6
Помещение, где убивали, пропиталось запахом крови. Повсюду жужжали мухи, и горячий воздух Северной Африки, казалось, источал заразу. Козы, сгрудившись, блеяли у деревянного пандуса, заканчивающегося дверцей, через которую животные могли пройти только по одной. Другого выхода из загона не было.
— Показываю еще раз, — объявил старший мясник, араб с мягким, интеллигентным лицом.
Он схватил козу за хохолок волос между рогами, повернул голову вверх и влево, продемонстрировав полдюжине мужчин в военной форме ее шею. Коза смотрела на них ничего не выражающим взглядом.
— Шея… так, — продолжил мясник. — Потом нож… так!
Нож с широким, обоюдоострым лезвием сверкнул как молния. По телу козы пробежала дрожь, копыта забарабанили по полу. Араб отступил на шаг, протянул к зрителям руку с ножом. Взгляд козы не изменился, но на них смотрели уже мертвые глаза.
Никто не выступил вперед, чтобы взять нож. Лейтенант, как и они, мокрый от пота, откашлялся. Но все равно заговорил писклявым голосом.
— Перерезать врагу горло — самый быстрый способ покончить с ним. С манекенами вы все расправляться научились. Вот вам хорошая возможность… гм… показать свое мастерство на практике.
Рядовые молчали, не двигаясь с места. Отреагировали лишь мухи, слетевшись на свежую кровь. Наконец вперед выступил Курт, в семнадцать самый молодой из всех. Почему нет? В бою-то раздумывать не придется. Или ты, или он, не так ли?
— Дайте мне нож.
В помещение запустили другую козу. Курт заглянул в ее спокойные, темные глаза и отвернулся. Схватился за жесткие волосы, задрал голову козы вверх и влево, как показывал араб.
— Хорошо… хорошо… — ободряюще кивал старший мясник.
Курт ударил ножом. Коза, с недорезанной шеей, вырвалась из руки Курта. Кровью из широкой раны окатило всех, Курту горячая соленая струя ударила в рот.
Коза остановилась, опустила голову, ноги ее подогнулись. Затем заблеяла, только звук шел не изо рта,