— Спасибо за предложение, мать! — Валек тоже не стал отказываться. — Действительно во рту и маковой росинки не было…
Не сговариваясь они набросились на остатки моего пиршества, которого, к слову сказать еще изрядно оставалось.
— Ух, ты, парное! — Довольно воскликнул Иваныч, пробуя молоко, которое старуха щедро плеснула ему в кружку. — Уважаю! — И он, громко глыкая, в мгновение ока опустошил предложенную тару.
Валек, наоборот, ел степенно, и молоко попивал частыми маленькими глотками. Но было заметно, что и ему по нраву бабкина стряпня.
— Красиво жить не запретишь! — с набитым блинами ртом заявил кресный. — А ведь меня, чтобы от зависимости избавить, в сарае на цепи целую неделю продержала! Отчего же такая несправедливость? А, мать? — Решил подколоть старуху неунывающий и шебутной Иваныч. — А Тимка, смотрю, как сыр масле… — И он погрузил очередной скатанный рулончиком блин в сметану.
— А это, кому как, Алешенька, — «по-доброму» улыбнулась бабка. — Лечение, оно ведь у кажного по-разному идет, и к кажному страждущему обновления, как телесного, так и душевного, свой подход нужон. Поэтому, кому-то и на цепи повыть приходиться, а кому-то и вот так… — Она развела руками. — Вот тебя, Алешка, — обратила она свой пронзительный взор на Иваныча, — я бы нонче на цепи не то, что недельку подержала бы, а месяцок-другой. Тогда бы ты не только со своей пагубной привычкой расстался, а и вообще бы к спиртному и прикоснуться не смел…
— Э-э-э, старая, не надо! — Открестился от нее Иваныч. — Меня пока все устраивает! Я ж не запойный сейчас! А чуть-чуть расслабиться с устатку сам Бог велел!
— Ой, ли? — всплеснула руками Лукьяниха. — Прямо-таки Сам тебе с Небес об этом и поведал?
— Ну, только вот не надо Его сюда приплетать! — Тут же «дал заднюю» крестный.
— Так не я же это начала…
— Вот и не надо! — Вытирая до блеска опустевшую миску со сметаной, попросил Иваныч. — Я как-нибудь сам с собой разберусь за холодной бутылочкой самогонки, — хохотнул он, запихивая блин в рот. — Но без фанатизма, старая! Работает еще твоя «кодировочка»!
— Так как Тимоха? — спросил старую ведунью Валек. — Есть у него шанс соскочить с этой заразы? — В его голосе звучала явная тревога за дальнейшую судьбу пусть и непутевого, но все-таки родного и любимого сына.
— Так уже все, — ответила старуха, — можете забирать своего мальчика — больше я ничем ему помочь не могу…
— Как так? — испуганно ахнул Валек. — Неужели всё? И даже ты, старая, справиться не смогла?
Глава 18
Бабка пристально посмотрела на Валька, а затем с тяжелым вздохом произнесла:
— Я разве сказала, что он неизлечим?
— А как еще тебя понимать, старая, если ты ничем не можешь помочь?
— Он абсолютно здоров! — рыкнула на папахена Лукьяниха. — Можете забирать своего мальчика!
— Как здоров? — опешил Валек, да и крестный с недоумением уставился на ведунью, перестав даже жевать. — Два дня всего-то прошло? За такой срок наркотическая зависимость не лечится! Не бывает так…
— Много ты знаешь, паря: лечится — не лечится? — передразнила отца старуха. — У кого-то, может, и не лечится. А у него за два дня удалось разобраться с Божьей помощью!
— Ну… — протянул ошеломленный Валек. — Если только с Божьей помощью…
— Гарантию даешь, старая? — потянувшись за очередной булкой, уточнил Иваныч.
— А у меня чего, магазин или сервисный центр по починке техники, чтобы какие-то гарантии направо и налево раздавать? — отбрила крестного старуха. — Я с живым материалом работаю… Слышал такое выражение — человеческий фактор, Алешка?
— Ну, так-то да… — согласился Иваныч. — А все ж таки хотелось бы уверенности, что через денек-другой его опять к этой гадости не потянет.
— Не боись — не потянет! — словно отрезала бабка. — Не будет больше Тимка этим заниматься! Обещаю! — произнесла Лукьяниха. — Он нынче совсем другим человеком стал! Обновленным! Нету больше старого Тимки…
Эти слова предназначались явно не для моей родни. Они были сказаны только для меня. Ведь никто из них не знал, и ведать, не ведал, что старого Тимки действительно больше нет. Нет, в самом прямом смысле этого слова. Он теперь совершенно другим человеком стал. Но об этом им знать не стоило. Надеюсь, что это знание и сама старая Лукьяниха унесет с собой в могилу.
По проницательным глазам бабки, встретившись с ней взглядом, я понял, что так оно и будет. Не выдаст она эту тайну, как бы туго ей не пришлось. Ведь своим поистине чудесным даром она может, пусть мельком и мимоходом, прикасаться к таким тайнам бытия, что, как говориться, ни в сказке сказать, ни пером описать. Да и не поверит ей никто — подумают, выжила, полоумная, из ума. Но я-то видел… Да и сам факт моего воскрешения в новом теле — тому лучшее подтверждение.
— Спасибо, Марья Ильинична! — С чувством поблагодарил старуху отец, выкладывая на стол пачку крупных ассигнаций, перехваченную аптечной резинкой.
Вот, значит, как на самом деле Лукьяниху зовут. Черт! — После благодарственных слов Валька, мне снова стало не по себе. Знал бы он, за что старуху благодарит. Ведь настоящий его сын умер, а в его теле теперь абсолютно чужой человек, не имеющий никакого отношения к семье Валька. Но на самом деле так даже лучше — они не изведают горя от потери близкого родного человека, проживут остаток жизни в абсолютной уверенности, что все у них на этот счет отлично. А я уж постараюсь соответствовать критериям хорошего сына и внука, как того и обещал настоящему Тимохе.
После всего произошедшего со мной, я уже пребывал в непоколебимой уверенности, что действительно встречался в своем странном сне с его неприкаянной душой, как и с душами остальных грешников, либо праведников, которым умышленно или по неведению причинил много горя. Да и не сон это был вовсе… А некое чистилище, либо, что вероятнее всего — Лимб[1], как у почитаемого мною великого Данте Алигьери, описавшего в своей «Божественной комедии» все круги