— Забыл, Прокопьич, забыл, — произнес Махмуд. — Старость — не радость!
— Ага! — Закивал головой старичок. — И не говори! Вот у меня вчерась так колени ныли, что прямо спасу нет! — Ни к селу, ни к городу, пожаловался он. — Так, откуда же памяти взяться? Заезжать будешь? Сейчас ворота открою…
— Не, Прокопьич, — остановил сторожа таджик, — мы с внучком пешочком пройдем. Хочу его к делу постепенно привлекать — место будущей стройки покажу.
— Добре! — Кивнул дедок. — Хватить уже бестолково по поселку шататься. Давно пора было, Тимка!
Мы с дедом прошли сквозь калитку и потопали мимо свежих построек куда-то в сторону заросшего сорной травой пустыря. Продравшись сквозь уже подсыхающие в преддверии зимы густые заросли полыни, мы вышли к затерянному в них убогому деревянному строению, скособочившемуся от времени.
— С этого свинарника все и начиналось… — с какой-то потаенной грустью произнес старик, вынимая из кармана фонарик.
Мне даже показалось, что в уголке его глаза сверкнула слезинка. Не думал, что Али-Баба окажется таким сентиментальным… Хотя, если вспомнить, каким я сам стал в свои последние годы — то ничего удивительного. Старость никого не щадит! Наклонив голову я прошел следом за Махмудом в воняющюю старым свиным дерьмом хибару.
— Чего мы сюда приперлись, дед? — вновь поинтересовался я.
— Лучше помоги… — проскрипел старикан, с трудом опускаясь на колени.
Он даже своих светлых штанов не пожалел, которые тут же извозились в пыли. Я присел рядом с ним на корточки, с интересом наблюдая за его действиями. Старика возил по полу скрюченными артритом пальцами, выискивая что-то.
«Черт возьми! — проскочила у меня в голове мысль. — Неужели все эти годы он хранил общак в старом свинарнике?»
— Тяни эту половицу, Тимка! — Махмуд наконец нашел то, что искал, и жестом показал мне, что надо делать.
Я вывернул из пазов несколько подгнивших досок и с изумлением уставился на большой деревянный ящик из-под снарядов. Я его сразу узнал, несмотря на то, что он был накрыт какой-то рваной и пыльной тряпкой. Да и как не узнать, когда я сам его паковал?
— Открой его, Тимка, — попросил старик, — тяжеловато мне туда-сюда скакать в мои годы…
Я спрыгнул в яму и сорвал дерюгу с ящика. После щелкнул запорами и откинул крышку. Свернувшие в свете фонаря драгоценности, заставили меня довольно улыбнуться — не повел старикан! Я протянул руку и слегка отгреб цацки в сторону, освобождая разложенные пачками купюры. Стопка советских банкнот сказала сама за себя — он не взял даже их. А ведь с того момента все деньги, как я понял, менялись неоднократно. Пусть они и пропали, но вопросов у меня к постаревшему Али-Бабе не осталось. Он сдержал свое слово. И не попади я сюда — в это время, в это место, и в это тело — так и помер бы, как собака на сене.
— Правильный ты босяк, Махмудка, — вновь подпустив в голос излишней сиплости и авторитетной надменности, с которой раньше разговаривал с братвой авторитетный вор Семен Метла, не оборачиваясь, произнес я, — не заминехал[11] и не зажилил воровское благо! Свой в доску[12]…
— Бугор… — так и не поднявшись с колен, позвал меня старый таджик. — Как там, жарко?
— Жарко, Махмудка, жарко… — произнес я, наблюдая, как среагирует на это таджик. Но он, к моему удовлетворению, отнесся ко всему этому с похвальной стойкостью. — Зато кодла мазевая[13]!
— Я скоро уже пахан, — прошептал дед, — свидимся еще…
— А вот это нет — не спеши ласты склеивать! — Я усмехнулся. — Ко мне тебе не пробиться при всем желании — не так уж и много ты в жизни нагрешил, как Семен Метла. Да и отмолил кой-чего, Махмудка! Так что прощай! Не поминай лихом…
— А с этим мне что делать? — Махмуд указал глазами на ящик с драгоценностями. — Устал я, пахан…
— Хочешь, себе оставь, старый, — я пожал плечами, — заслужил за верную службу.
— Так не надо мне, — мотнул головой старик, — есть у меня все — сам видел… Своими руками сколотил, хоть и не по понятиям это…
— По Закону все было, Али! По моей воле на такое пошел. Не хочешь себе оставить — тогда на благое дело отдай, — сделав вид, что задумался, произнес я.
— В новый общак вернуть? — Вскинулся старик.
— Э, нет! — Покачал я головой. — Если общаком такие суки, как Витя Бульдозер теперь крутят — пусть он лучше сгорит синим пламенем! Страждущим раздай! Больным и убогим! Больницы, церква… В общем, сам смотри — такой мой наказ! Может через это и мне какое послабление в режиме выйдет! Многого я, Махмудка, не понимал, пока за порогом не оказался… Все, тяжко мне! Мертвым не место среди живых! Прощай! — И я мягко осел на землю рядом с ящиком, показывая тем самым старику, что «сеанс связи с прошлым» окончен.
— Прощай, пахан! — просипел старик, смахивая слезы. — Земля тебе пухом, раз уж в рай не пускают!
Он лег на пол и попытался дотянуться до меня рукой, не спускаясь в яму. Я видел это сквозь прищуренные глаза, поскольку «упал» лицом вверх.
— Тимка! Внучок! — сипел старик, пытаясь безрезультатно меня зацепить хотя бы кончиками пальцев. Спускаться в яму он опасался, резонно предполагая, что если со мной случилось что-то серьезное, выбраться из ямы, чтобы помочь, он не сумеет. А так — вполне еще за помощью можно смотаться. — Тимоха! Тимка, засранец ты этакий! Отзовись!
— Тихо ты, дед! — Я, наконец, посчитал, что достаточно полежал на земельке, можно и оживать. — Не ори, башка трещит! Он опять приходил? — Я сделал вид, что беспомощно озираюсь. — Как в могиле здесь — темно, прохладно, тесно и в земле…
— Сплюнь, Тимка! — прикрикнул на меня Махмуд. — Не юродствуй! Ушел он… И в этот раз — навсегда, — произнес старый, хоть и с облегчением, но и с какой-то потаенной тоской. — Чтобы о нем не говорили — хорошим человеком был… Может, скостит ему Посмертный Судия за эти слова хоть пару