— Должно быть, этот полицейский любил выражаться торжественно, сокращение «г-н» выглядит анахронизмом.
— «Случившейся четырнадцатого декабря около часа ночи в его собственной постели», — пишет он. Мне известно, что эта информация ложная. Висенте умер на улице, на тротуаре, именно поэтому полиция и заводит дело о смерти. Что подверждает книга записей Института судебной медицины, которую мне показали.
— Но зачем полицейскому лгать?
— Все произошло так: обнаружив на улице тело, консьержка позвонила в полицию. Затем она поняла, что это Висенте, разбудила Габриэль и сообщила ей, что ее сын мертв. Габриэль не хотела оставлять тело на тротуаре и попросила перенести сына в постель… Отсюда и путаница. Затем полицейский записывает ряд предположений: «Наркотик? Алкогольная интоксикация? Токсичное вещество? Направл. в ИСМ-один для заключения судмедэксперта д-ра Фризака». Так я поняла, что производилось вскрытие. Из рапорта судмедэксперта я узнала об отце три вещи. Что, предположительно, причиной смерти стало самоубийство. Что тело обнаружено на улице возле дома Габриэль. И что в декабре сорок седьмого года среди ночи отец был в сандалиях на босу ногу.
Глава 35
— Ты когда-нибудь задумывалась о своем прохождении?
— Нет. Как ни странно, никогда. Я так похожа на Висенте, что сомневаться практически невозможно. Я — его вылитая копия. Но однажды вечером, просто чтобы позлить Ива и Мириам, я задала им вопрос.
— Какой именно?
— Да просто спросила, кто вообще мой отец!
— Зачем?
— А ты как думаешь? Чтобы мать хоть что-то рассказала… Мириам всю жизнь молчала. Никогда ничего говорила. Мне это осточертело. Понимаешь? Осточертело. Мне хотелось, чтобы она рассказала об отце. И я стала лезть ей в печенки. Чтобы вызвать ее на разговор, надо было действовать агрессивно. Мы были в Сереете на летних каникулах. Я устроила эту провокацию матери и Иву в конце дня. Ив воспринял это очень тяжело. Последовала страшная ссора на всю ночь.
— Он считал себя в ответе за смерть твоего отца?
— Бедняга, теперь мне кажется, что нет. Но может быть, тогда он думал по-другому? Как бы то ни было, на следующее утро я собрала вещи, и мы с твоим отцом, который тоже при всем при этом присутствовал, уехали назад в Париж.
— А нас в тот момент еще не было на свете?
— Были, были. Я и вас увезла… А через три дня получила письмо.
— Которого ты как раз и добивалась?
— Точно. Я тогда еще ничего не знала ни о своем отце, ни о жизни Мириам во время войны. Она никогда не рассказывала. А мне так нужно было все знать — даты, места, слова, имена. Своим вопросом я заставила ее дать мне какую-то информацию.
— Покажешь письмо?
— Да, я храню его в архиве, сейчас принесу.
Глава 36
Четверг, 16:00
Лелечка, дорогой Пьер,
вопрос Лели о ее происхождении, заданный в совершенно неурочный час, ужасно расстроил нас с Ивом, хотя в другое время все могло бы пройти спокойно. Ив слишком раним (и это понятно с учетом того, что ему пришлось пережить), его нельзя вот так резко атаковать вопросами. Но все равно я готова ответить по основным пунктам.
В июне 1943-го Жан Сидуан, друг священника Франсуа Моренаса, державшего молодежный лагерь, попросил нас поселить в сарайчике за домом одного своего родственника. Так у нас появился Ив.
То есть 1943 год мы провели на плато. Сталинград пробудил искры надежды, но нацисты действовали все агрессивней. Мы жили в горной идиллии, но все равно под постоянной угрозой доноса. Поэтому в декабре 1943 года мы с Висенте решили покинуть плато и вернуться в Париж на улицу Вожирар (квартира снималась под чужим именем). Благодаря фальшивым документам, которые раздобыл для нас Жан Сидуан. То есть ты, Леля, была зачата в Париже, в марте 1944 года, а не во время нашей жизни на платов 1943-м.
Все это время в Париже, начиная с 1 апреля 1944 года, мы с Висенте работали на сеть Сопротивления, я была шифровальщицей, то есть занималась отправкой и получением шифрованных сообщений. Агентом Р2, кодовый номер 6943, то есть постоянный участник Сопротивления, со статусом комбатанта. Работала под именем «Моник» и считалась монашкой. Висенте был младшим лейтенантом, порядковый номер 6427, тоже Р2, его должность называлась «Шифр-НШЦ» (начальник шифровального центра). Его звали «Ришелье», и он был пианистом. Нас обоих демобилизовали 30 сентября 1944 года, за два месяца до твоего рождения.
Надо сказать, что, если бы в первые три месяца 1944-го дела у союзников пошли хуже, при ежедневном риске попасть в перестрелку на улице, или в облаву в метро, или, при особом риске и для меня, и для Висенте — подпольщиков, — оказаться в гестапо, мы бы не стали оставлять ребенка. Так что высадка союзников в июне 1944-го и освобождение Парижа спасли тебе жизнь. В четверг 21 декабря 1944 года Висенте отправился в мэрию Шестого округа Парижа регистрировать рождение дочери уже с настоящим удостоверением личности.
— Что же произошло после твоего рождения?
— Отец вышел из мэрии и пропал на три дня.
Вместо того, чтобы вернуться на улицу Вожирар, он просто испарился.
— Никто не знал, куда он делся?
— Нет. Никто. Должно быть, он был в довольно странном состоянии, потому что в мэрии при регистрации заявил черт знает что. В моем свидетельстве о рождении перевраны все данные, и даты рождения родителей, и места. Он все нафантазировал.
— Думаешь, он был под кайфом?
— Может быть… А может, сработал рефлекс подпольного существования, вранья в годы Сопротивления… Не знаю. В любом случае, это точно усложнило мне жизнь, когда я поступила на госслужбу. Пришлось даже пройти суд первой инстанции мэрии Шестого округа. Надо сказать, что, когда министром внутренних дел был Паскуа, на госслужбу брали только «настоящих французов», а это не мой случай. Потом мне пришлось еще раз делать документы, на этот раз при Саркози, когда у меня все украли: удостоверение личности, загранпаспорт, водительские права. Тоже было целое дело. Чиновник сказал, что мне прежде всего нужно доказать свое французское гражданство. «Но как я могу это доказать, если у меня украли все документы?» — «Принесите документы, что у вас родители французы». Но мать у меня родилась за границей, фамилия отца — испанская, а в свидетельстве о рождении все