Мириам встает на цыпочки, тянется изо всех сил, чтобы прикрепить карточку повыше, чуть не теряет равновесие. Рядом с ней — мужчина, он смотрит на нее и как-то странно улыбается.
— А в списке указано, что я умер, — наконец говорит он.
Мириам не знает, что ответить. Теперь ее карточка повешена, и она направляется к выходу, но тут ее хватает за плечо незнакомая женщина:
— Смотрите, это моя дочь.
Мириам оборачивается, но не успевает ответить, как женщина сует ей под нос фотографию, так близко, что ничего не разглядеть.
— Она была чуть старше, чем на фото, когда ее арестовали.
— Извините, — говорит Мириам. — Я ее не знаю…
— Умоляю, помогите найти дочь, — говорит женщина, и щеки ее идут красными пятнами. Она хватает Мириам за руку, тянет за собой и все повторяет шепотом: — У меня много денег.
— Отпустите меня! — кричит Мириам.
Выйдя из отеля, она видит, что группа завсегдатаев почему-то начинает суетиться, хватает вещи и устремляется в метро. Мириам бежит за ними, она хочет выяснить, что происходит. Оказывается, в результате сбоя на железной дороге четыре десятка женщин, которые должны были прибыть в «Лютецию», оказались на вокзале Орсе. Сорок женщин — это очень много. И Мириам верит, что среди них — Ноэми. Она едет со всеми в метро и выходит на станцию Орсе держась за сердце. Она вся светится предчувствием и радостью.
Но на вокзале Орсе среди женщин нет Ноэми.
— Жак, Ноэми, не припоминаете?
— Вы знаете, в какой лагерь их увезли?
— Я так поняла, что всех женщин отправляли в Равенсбрюк.
— Ничего не известно, мадам. Все это лишь предположения.
— А нельзя спросить у кого-нибудь, кто там сидел?
— К сожалению, нет. Из Равенсбрюка не пришло ни одного состава. И мы думаем, не придет.
Но почему вы не пошлете кого-нибудь забрать людей? Хотите, я поеду?
— Мадам, мы посылали людей, чтобы вывезти узников Равенсбрюка. Но вывозить некого. Живых не осталось.
Сказано ясно. Но Мириам не понимает слов. Ее мозг отказывается понимать, что значит «вывозить некого».
Мириам выходит из вокзала Орсе — надо возвращаться домой. Ей открывает Жанин, держа на руках Лелю. Женщины без слов понимают друг друга.
— Завтра я пойду туда снова, — просто говорит Мириам.
И она каждый день возвращается в «Лютецию» и ждет появления родных. Она тоже стала совершенно бесцеремонной. Окликает прибывающих, пристает к ним на выходе из отеля, пытаясь на несколько секунд привлечь их внимание:
— Жак, Ноэми, не припоминаете?
Она завидует тем, кто услышал знакомую фамилию по радио или получил телеграмму. Таких видно сразу: они входят в вестибюль с такой уверенностью!
День за днем Мириам помогает службам организации, она хочет понять, что происходит в Польше, Германии и Австрии. Она слоняется по этажам, пока кто-нибудь не скажет:
— Сегодня прибытия больше не ожидается, мадам, ступайте домой.
— Приходите завтра, сегодня нет смысла ждать.
— Пожалуйста, покиньте здание.
— Вам же сказали, что сегодня уже никто не прибудет.
— Завтра первых доставят в восемь утра. Ну же, не отчаивайтесь.
У Лели, которой уже девять месяцев, ужасные рези в животе. Она отказывается от пищи. Жанин просит Мириам побольше времени проводить с дочерью: «Ты нужна ей, иначе она не будет есть».
Целую неделю Мириам не ходит в «Лютецию», она ухаживает за девочкой и кормит ее. Вернувшись в отель, она видит все тех же женщин с фотографиями. Но кое-что изменилось. Людей гораздо меньше, чем раньше.
— Говорят, что с завтрашнего дня поездов больше не будет.
Тринадцатого сентября 1945 года в газете «Сесуар» выходит статья М. Лекуртуа:
«Лютеция» перестанет быть отелем живых мертвецов
Через несколько дней реквизиция отменяется и отель «Лютеция» на бульваре Распай снова поступает в распоряжение владельцев. Его ремонт займет три месяца (…) Отель пуст. «Лютеция» отныне закрыт для величайшего человеческого горя, чтобы завтра распахнуть свои двери тем, кто радуется жизни.
Мириам в ярости. Повсюду в прессе она читает одну и ту же фразу: «Отныне репатриацию узников можно считать завершенной».
— Но она не завершена, если моих нет ни в одном списке! Раз они не вернулись.
Мириам никак не может успокоиться, она то отчаивается, то вспоминает, что доказательства гибели отсутствуют, ей мерещатся слова, которые услышала в холле отеля: «Еще десять тысяч человек ждут отправки, не волнуйтесь, они вернутся», «Говорят, в Германии есть лагерь, куда поместили тех, кто ничего не помнит».
Мириам видела снимки и кадры лагерей смерти в газетах и в выпусках новостей перед киносеансами. Но она не в состоянии совместить их с исчезновением родителей, Жака и Ноэми. «Они не могли исчезнуть, — говорит себе Мириам. — Их нужно отыскать».
В конце сентября 1945 года Мириам едет в расположение оккупационных войск в Линдау, Германия.
Она поступает на службу в ВВС переводчицей. Она говорит на русском, немецком, испанском, иврите, немного на английском и, конечно, на французском.
Там она продолжает поиски.
Может быть, Жаку или Ноэми удалось бежать.
Может быть, они в лагере для тех, кто ничего не помнит.
Может быть, у них нет денег вернуться во Францию.
Может быть все что угодно. Надо продолжать верить.
Глава 31
— А ты в детстве никогда не ездила к матери в Германию?
— В Линдау? Ездила. Вместе с отцом, по крайней мере один раз. У меня есть фотография, где я в тазике, в саду, а мама меня купает… Похоже, где-то в военном городке…
— Я правильно понимаю, что твои родители уже по сути не жили вместе?
— Не знаю… Фактически они жили каждый сам по себе, в разных странах. Думаю, у матери в Линдау был роман с одним летчиком.
— Да что ты? Но ты никогда не говорила!
— Вроде бы он даже звал ее замуж. Но поскольку он предлагал отдать меня в пансион и решить проблему раз и навсегда, то она с ним рассталась.
— И когда же троица снова собирается вместе?
— Какая троица?
— Ив, Мириам и Висенте. Они ведь снова стали встречаться, правда? Уже после того, как ты родилась.
— Я не буду об этом говорить.
— Я понимаю… Не сердись. В любом случае, я приехала не для того, чтобы расспрашивать тебя об этом, а