— Смотри, — говорит мне Леля. — После смерти Мириам я нашла в ее столе бумаги. Черновики текстов, обрывки писем — из них я узнала историю с повозкой. Она заканчивается так: «Все это произошло в действительности: на рассвете, в серый час, перед самой зарей. Но по приезде в Латвию мы провели несколько дней в тюрьме из-за каких-то административных проволочек. Мама еще кормила меня грудью. Никаких плохих воспоминаний о тех днях и материнском молоке со вкусом ржаного хлеба и гречки у меня не сохранилось».
— Дальше неразборчиво…
— У нее начиналась болезнь Альцгеймера. Порой у меня уходило по несколько часов, чтобы понять, что стоит за той или иной грамматической ошибкой. Язык — это лабиринт, в котором блуждает память.
— Я знала историю про кепку, которую во что бы то ни стало надо было скрыть от милиции. Когда я была маленькой, Мириам записала ее для меня как детскую сказку. Она называлась «Случай с кепкой». Но я не знала, что это история из ее жизни. Думала, она ее сочинила.
— Все эти невеселые рассказы, которые бабушка писала вам на дни рождения, на самом деле были притчами из ее собственной жизни. Они мне очень помогли восстановить некоторые события ее детства.
— Но в остальном как тебе удалось с такой точностью воссоздать всю эту историю?
— Я начала практически с нуля: несколько фотографий с неразборчивыми подписями, какие-то обрывки признаний Мириам, набросанные на клочках бумаги, которые я нашла после ее смерти. Французские архивы, открывшиеся к двухтысячному году, воспоминания и свидетельства, собранные в Яд Вашеме, и воспоминания выживших узников лагерей позволили восстановить жизнь этих людей. Однако не всякому документу можно верить, и результат поисков может оказаться очень странным. Французской администрации случалось допускать ошибки. Только постоянное скрупулезное сопоставление документов с помощью архивистов позволило мне установить факты и даты.
Я окидываю взглядом огромную библиотеку. Некогда так страшившие меня коробки с архивами матери вдруг кажутся мне тайниками знания, обширного, как целый континент. Леля могла странствовать по истории, как другие путешествуют по странам. Путевые заметки прорисовали в ее душе пейзажи, которые и мне, в свою очередь, предстояло посетить. Положив руку на живот, я молча прошу дочь выслушать вместе со мной продолжение старой истории, которая смыкалась с ее совсем еще новой жизнью.
Глава 5
В Риге маленькая семья селится в симпатичном деревянном доме № 60/66 на улице Александровской, в квартире 2156. Эмму любят в округе, она быстро входит в местную жизнь. И с восхищением смотрит на Эфраима, который с успехом начинает торговать икрой. «У мужа есть предпринимательская жилка, и он умеет общаться с людьми, — с гордостью пишет она родителям в Лодзь. — Он купил мне фортепиано, чтобы я „будила свои задремавшие пальцы". Дает деньги на все, что нужно, а также поощряет давать уроки музыки соседским девочкам». Полученные от продажи икры средства позволяют супругам приобрести дачу в Бильдер-лингсгофе[1], где селятся зажиточные латвийские семьи. Эфраим даже обеспечивает жене такую роскошь, как немецкая гувернантка, которая освобождает Эмму от домашних забот: «Так ты сможешь больше работать. Женщины должны быть независимыми».
Эмма пользуется свободой, чтобы посетить большую рижскую синагогу, известную своими канторами и особенно хором. Мужу она говорит в оправдание, что идет туда просто искать новых учениц. А не молиться. Она приходит к концу службы и испытывает настоящее потрясение: здесь слышна польская речь. Она вспоминает семьи старых знакомых из Лодзи и провинциальную атмосферу родного города. Она как будто обретает крупицы детства, проведенного в Польше.
Эмма узнает от кумушек в синагоге, что кузина Анюта вышла замуж за немецкого еврея и теперь живет в Берлине. «Ты не говори об этом мужу и, главное, не береди воспоминаний о давней сопернице», — советует ребецин — жена раввина, которой и полагается наставлять замужних женщин общины.
Эфраим, в свою очередь, получает от родителей весьма обнадеживающие новости. Их апельсиновая роща процветает. Белла поступила работать костюмершей в один из театров Хайфы. Братья, разъехавшиеся по всей Европе, сумели хорошо устроиться. Кроме младшего, Эммануила. Он в Париже и собрался стать киноактером. «Пока что, — пишет брат Борис, — он не нашел себе роли. Ему уже тридцать, и я за него беспокоюсь. Но он молод и, я надеюсь, сумеет выдвинуться. Я уже видел его на нескольких кинопробах. Он талантлив, его ждет успех».
Эфраим купил фотоаппарат, чтобы навеки запечатлеть лицо Мириам. Он одевает дочь как куклу, наряжает ее в самые красивые платья, вплетает в косы дорогие ленты. Эта девочка в белоснежных платьях — принцесса Рижского королевства. Она держится гордо и самоуверенно, она сознает, как много значит для своих родителей, а значит, и для всех остальных.
Проходя по Александровской улице мимо дома Рабиновичей, люди слышат звуки рояля, но соседи никогда не жалуются, наоборот, они наслаждаются музыкой. Счастливо текут недели за неделями, все как будто вдруг стало легко. В один из вечеров Песаха Эмма просит Эфраима приготовить поднос к ужину: «Пожалуйста, Эфраим. Не надо произносить молитвы, но хотя бы прочти об Исходе из Египта».
Эфраим наконец соглашается и показывает Мириам, как положить яйцо, горькие травы, тертые яблоки с медом, соленую воду и баранью кость в центре подноса. На один вечер он включается в игру и рассказывает историю Моисея, совсем как прежде его отец: «Чем этот вечер отличается от других вечеров? Почему мы едим горькие травы? Девочка моя, Песах учит нас тому, что евреи — свободный народ. Но у этой свободы есть цена. Плата за свободу — пот и слезы».
Для этого пасхального ужина Эмма приготовила мацу по рецепту Катерины, старой кухарки свекров. Ей хочется, чтобы муж вспомнил хрусткий пресный хлеб своего детства. Весь вечер Эфраим пребывает в отличном настроении и, смеша девочку, изображает ее деда. «Рубленая печенка — лучшее лекарство от жизненных невзгод», — говорит он с русским акцентом, точно как Нахман, и отправляет в рот кусочки паштета.
Но внезапно в разгар веселья сердце Эфраима сжимается от горя. Анюта. В памяти возникает образ двоюродной сестры, он представляет себе, как она сейчас празднует Песах в кругу семьи, с мужем, ребенком, за столом с зажженными свечами… Вот она, наверное, склонилась над молитвенником… Как, должно быть, украсило ее материнство. Она стала еще прекрасней в зрелости! Тень ложится на его лицо, и Эмма сразу это замечает.
— Что с тобой? —