Последняя часть была придумана Фалайзом явно на ходу, но Фионе она очень понравилась. Было в этих словах, незатейливых как ни посмотри, что-то такое, что надолго запомнится людям, а это в таких делах всегда самое важное.
В связи с этим заявлением следующее действие представителей Озерграда не заставило себя долго ждать. Вся кодла «дипломатов» переглянулась и вынуждена была хотя бы попытаться красиво завершить эту начисто проигранную партию. Желательно так, чтобы скрежет зубов и кислые лица не были так уж заметны.
— Нам в-выпала большая честь с радостью сообщить, что мы рады первыми поприветствовать наших новых соседей. Надеемся, что н-наши отношения будут д-добрососедскими и взаимовыгодными.
После них, действуя по заранее оговоренной схеме, вперёд выступил Петлович, которого нарядили в некоторое подобие королевской мантии и даже раздобыли настоящую корону. С последним подсобил, правда, не нарочно, Тукан — он украл её во время путешествия по Карак-Доллу. Чудом корона пережила и все последующие события — не иначе как знак свыше. Смотрелось это всё на бывшем старосте так же нелепо, как и прежние лохмотья, но момент водружения короны всё равно вышел впечатляющим.
Затем, к неожиданности Фионы, игроки принялись присягать на верность: кланяться, кивать, клясться, салютовать, взмахивать мечами — кто во что горазд. Петлович разве что не прослезился, не замечая, что данные жесты адресованы совсем не ему. Жрица тоже прослезилась, но несколько по другому поводу — настал её черед говорить. Это было тяжело, особенно в такой момент. Но нельзя было иначе, как бы Фионе того самой ни хотелось:
— Я не могу принять ваши клятвы, — покачав головой со слезами в глазах и улыбаясь, ответила она. — Мне хочется верить в благополучие королевства Нидлбгуун, но строить его придётся вам, как было сказано, всем вместе. Без меня…
В речь самым решительным и неожиданным образом вмешался Петлович:
— Как ваш кололь, я тлебую, чтобы вы, Фиона, плодолжили исполнять лаботу легента! Вы холоший легент!
Это было настолько нежданно, абсурдно, мило и по своему заботливо, что у жрицы отвисла челюсть. Она была готова, что её от такого решения кинутся отговаривать Фалайз, Тукан, кто угодного из числа игроков. Фиона была готова ответить каждому из них. Но только не Петловичу. А он всё не унимался:
— Я тлебую, чтобы вы поклялись в этом, Фиона! Здесь — пелед моим налодом! Всеми нами! Или какой я кололь после этого⁈
Глядя на него сквозь смех и слёзы, жрица наконец нашлась что сказать:
— Я не могу поклясться именно в этом. Но могу пообещать другое — что обязательно вернусь! — Она посмотрела на друзей, с которыми прошла весь этот путь. — И что наши приключения когда-нибудь непременно продолжатся! Что мы ещё обязательно влипнем в какую-нибудь историю!
Упреждая Петловича и с целью несколько разрядить обстановку, вперёд выступил Тукан, громко объявив:
— Мы принимаем твою клятву, въедливый бухгалтер примерно двадцати пяти лет отроду! И ждём твоего скорейшего возвращения в полном здравии!
Со всех сторон, поддерживая сказанное, раздалось:
— Принимаем! Ждём! Здоровья!
Больше Фиона в тот день ничего не смогла сказать внятно. Хотя разговоров было ещё много. И прощаний, и объятий, и всего такого. К горлу жрицы подступил ком размеров с гору, из глаз непрерывно лились слёзы, а язык наотрез отказывался сплетать слова, состоящие более чем из одного-двух слогов.
Она знала, что будет тяжёло прощаться. Готовилась к этому и настраивалась уже долгое время. И всё равно оказалась не готова. И если бы не полное взаимопонимание со стороны окружающих, принявших её выбор и даже поддержавших его, было бы стократ тяжелее. Тем не менее, выплакав все слёзы, наобнимавшись больше, чем за предыдущую жизнь, и произнеся какое-то невообразимое количество одного и того же слова, Фиона, она же Ирина Лютцева, покинула «Хроники раздора» с лёгким сердцем и полной уверенностью, что всё у друзей будет в порядке. Может, не сразу, не с первой попытки, но непременно будет. И поэтому, когда она вернётся, ей будет куда вернуться.
* * *
Фалайз недолго думал над тем, нужен ли этот разговор вообще. Куда больше времени ушло на то, чтобы понять, что надо сказать. И есть ли ему вообще что сказать человеку, невольно виноватому в Дне двух солнц. Дикий маг много размышлял, есть ли этому какое-то оправдание, прежде чем осознал, что вообще не считает алхимичку виновной. И тогда понял, что именно надо сказать Кси-Ксе.
Та не сразу согласилась на встречу. С огромной неохотой и массой отговорок. И, конечно же, без всякого на то желания. Они встретились там же, где и в прошлый раз, только сегодня Фалайз пришёл вторым. Кси-Кса сидела на вершине холма, там, где располагались остатки церквушки, и смотрела пустым взглядом себе под ноги, на землю.
Когда она подняла голову на шум шагов, стали видны коренные изменения, случившееся с Кси-Ксой. Это уже была не бойкая, весёлая, оптимистичная алхимичка, а глубоко надломленный человек, пропитанный ненавистью к самому себе. Такое невозможно было изобразить или подделать. Учитывая же тот факт, что даже игровой облик отражал этот внутренний надлом, оставалось лишь гадать, как День двух солнц отразился на реальном человеке.
— Привет, — присаживаясь рядом, сказал Фалайз.
Он не пытался звучать как-то неественно радостно, равнодушно или наигранно оптимистично. Просто поздоровался. В ответ только дернулись плечи.
— Спасибо, что согласилась прийти.
И вновь ответом послужило подёргивание плечами.
— Я хочу сказать прежде всего остального: ты не виновата. Ты — продавец спичек. И не могла знать, что кто-то подожжет ими дом.
— Я продавала не спички… — раздался тихий, сорванный голос.
— Да, не спички, — согласился Фалайз, глядя на звёзды. — Но даже самую мощную бомбу можно использовать по-разному. — Он повернулся к Кси-Ксе и твёрдым голосом спросил: — Вот скажи: если бы к тебе пришла Кара и прямо сказала, что собирается делать, ты бы отдала ей бомбу?
— Нет… Ни за что! — голос алхимички стал твёрже. — Они не имели права со мной так поступать! Вообще так поступать!!!
— Да. И именно поэтому я хочу остановить Фрайка. Сделать так, чтобы больше подобного никогда не случалось.
Кси-Кса снова поникла, похоже, серьёзно сомневаясь в осуществимости данной затеи. Во всяком случае в том виде, в каком это было озвучено. Фалайз не стал лукавить:
— Это будет сложно. Никто не знает, сколько у него ещё тайных