А как быть с ситуациями, которые не зависят от нас? Как с этим справиться?
Именно так, как это делал Эпиктет, будучи рабом, - с выдержкой и хладнокровием. Именно от Аулуса Геллия сохранилось одно из самых известных изречений Эпиктета:
[Эпиктет] говорил, что есть два недостатка, которые, безусловно, являются худшими и самыми отвратительными из всех: отсутствие выдержки и отсутствие самоограничения, когда мы не можем терпеть или сносить обиды, которые должны терпеть, или не можем удержать себя от действий или удовольствий, от которых должны воздерживаться. "Поэтому, - сказал он, - если кто-либо примет эти два слова близко к сердцу и будет использовать их для своего руководства и регулирования, он будет почти без греха и будет вести очень мирную жизнь". Эти два слова, - сказал он, - ἀνέχου (упорствовать) и ἀπέχου (сопротивляться)".
Упорствуйте и сопротивляйтесь.
Составляющие свободы, в каком бы состоянии человек ни находился.
На каждого богатого ученика, которого учил Эпиктет, приходились другие, такие же бедные и обездоленные, как и он сам. Он видел мужчин - и, если он слушал Мусония, как мы полагаем, он учил и женщин - которых судьба пинала по кругу. Его послание к ним было таким же, как и к императорам и будущим сенаторам: Придумайте, как извлечь максимум пользы из выпавшей вам руки, играйте отведенную вам роль с блеском характерного актера.
Способность принимать жизнь на ее условиях, не требовать, чтобы все было по-другому, - вот что было силой для Эпиктета. "Помните, - говорил он, - что не только стремление к богатству и положению унижает и порабощает нас, но и стремление к миру, отдыху, путешествиям и обучению. Неважно, что это за внешняя вещь, но ценность, которую мы придаем ей , подчиняет нас другой. . . . Где наше сердце, там и наше препятствие".
По мнению Эпиктета, амбиции должны быть направлены не на внешнее, а на внутреннее. Величайший, самый впечатляющий триумф стоика, по его словам, не над другими людьми или вражескими армиями, а над самим собой - над нашими ограничениями, нашими вспышками, нашим эго, нашими мелкими желаниями. Нам всем присущи эти импульсы; нас отличает то, что мы поднимаемся над ними. Что делает нас впечатляющими, так это то, что мы можем сделать из этого кривого материала, с которым мы родились.
Как редок, но славен тот мужчина или женщина, которым удается это сделать. Насколько лучше жизнь тех, кто пытается подняться выше, чем жизнь масс, которые жалуются и ноют, опускаясь до уровня своих низменных инстинктов. "Отныне, - говорил Эпиктет, - решите жить как взрослый человек, который делает успехи, и сделайте то, что вы считаете лучшим, законом, который вы никогда не отменяете. И всякий раз, когда вы сталкиваетесь с чем-то трудным или приятным, высоко или низко оцененным, помните, что соревнование происходит сейчас: вы находитесь на Олимпийских играх, вы не можете больше ждать, и что ваш прогресс разрушается или сохраняется одним днем и одним событием".
Именно опыт лишения столь многого сформировал у Эпиктета отрешенность от мирских благ. Он как будто сказал себе: "Никто и никогда больше не отнимет у меня ничего".
Мы знаем, что однажды вечером в дом Эпиктета проник вор и украл железную лампу, которую он держал горящей в святилище в прихожей. Хотя он почувствовал вспышку разочарования и гнева, он знал, что стоик не должен доверять этим сильным эмоциям. Остановившись и проверив себя, он нашел другой способ пережить опыт ограбления. "Завтра, друг мой, - сказал он себе, - ты найдешь фаянсовую лампу; ведь человек может потерять только то, что у него есть".
Вы можете потерять только то, что у вас есть. Вы не контролируете свое имущество, поэтому не стоит приписывать ему большую ценность, чем оно заслуживает. И всякий раз, когда мы забываем об этом, жизнь находит способ болезненно обратить на это наше внимание.
О славе этого экономного учителя говорит тот факт, что после его смерти один из его почитателей, который явно не возражал против того, чтобы у него что-то отняли, приобрел глиняную лампу Эпиктета за три тысячи драхм.
Однако даже при таком неприятии материализма Эпиктет был осторожен, чтобы самодисциплина не превратилась в порок, не стала своего рода соревнованием с другими людьми. "Приучив свое тело к экономному режиму, - говорил он, - не нагнетайте обстановку, и если вы пьете только воду, не сообщайте об этом постоянно. И если вы когда-нибудь захотите заняться тренировками на выносливость, делайте это для себя, а не для того, чтобы это видел весь мир". Прогресс - это прекрасно. Самосовершенствование - достойное занятие. Но заниматься им нужно ради него самого, а не ради поздравлений или признания.
У Эпиктета не было детей, но мы знаем, что он усыновил юного сироту и воспитал его до совершеннолетия. Так и тянет представить, как он тренировался, стараясь не потерять даже ту радость, которую приносило ему отцовство. Как мы узнаем от Марка Аврелия, который сам потерял семерых детей за свою жизнь:
Эпиктет говорит: "Когда вы целуете сына на ночь, шепните себе: "Утром он может быть мертв". Не искушайте судьбу, говорите вы. Говоря о природном событии? Разве можно искушать судьбу, когда мы говорим о жатве зерна?
Эпиктету нелегко было думать так о любимом мальчике, но он знал по опыту, что жизнь жестока. Он хотел напомнить себе, что его драгоценный сын не принадлежит ему, как и его друзья, ученики или здоровье. Судьба этих вещей по большей части оставалась вне его контроля. Что для стоика означает только одно: дорожи ими, пока они у нас есть, но смирись с тем, что они принадлежат нам только на доверии, что они могут покинуть нас в любой момент. Потому что они могут. И мы тоже можем.
Именно для этого Эпиктет занимался философией. У человека, который видел жизнь в реальных и жестких условиях, не было места и времени для диалектики или софистики. Ему нужны были стратегии, как стать лучше, как справиться с тем, что может случиться с человеком в течение дня или в империи, которой слишком часто управляют тираны.
Если из-за этой практической склонности он расходился с другими стоиками, то так тому и быть. "В чем состоит работа добродетели?" - спрашивал он. "Благополучная жизнь. Кто же тогда добивается прогресса? Тот, кто прочитал множество трудов Хрисиппа? Что, разве добродетель - это не более чем это? Достичь больших знаний о Хрисиппе?"
Действие - вот что