Но ты все равно хочешь меня.
Тем не менее все наше окружение считает, что ты женат на Лили. Они никогда не узнают, что Лили была ложью.
Так что, полагаю, на самом деле я совсем не одинока. Женщина, чью жизнь и мужа я украла, преследует меня словно призрак каждую минуту, каждый час, каждый день.
2
Лили
1 мая 1999 года
Большинство людей верят, что узнали бы Смерть, вездесущую старуху в черном балахоне и с косой в руках. Но она никогда не скрывала своих чар таким образом. Ее саваном был водопад блестящих угольно-черных волос. Она выставляла свое тело напоказ, а кроваво-красная улыбка была ее клинком. Мне это известно, потому что она была моей матерью.
Я подготовилась к ее приезду, уделив особое внимание своей внешности, как она меня и учила. Быстрым, отработанным движением кисти я нарисовала стрелки на верхнем веке, создав эффект кошачьего глаза. Все это я уже проделала утром перед тем, как отправиться в школу, но вернувшись домой, тщательно вымыла лицо и начала все сначала. Мой макияж (броня, как любила называть его моя мать) должен быть свежим и безупречным.
Затем я занялась квартирой. Поспешно распахнула оконные рамы. Она любила свежий воздух. Я же предпочитала оставлять окна закрытыми, когда была одна. Без несмолкаемого шума бруклинского транспорта внизу я чувствовала себя в большей безопасности. При опущенных рамах звуки города казались приглушенным гулом, похожим на пульсацию крови в утробе матери. Мы больше не жили вместе, но она присматривала за мной и обеспечивала деньгами, а квартира-студия, в которой я жила, казалась мне самым безопасным местом на свете. Я часто вспоминала маму в этом пространстве настолько отчетливо, как будто она всегда была со мной.
Из проигрывателя рядом с телевизором лились слова песни Creedence Clearwater Revival о том, как они выглядывали через заднюю дверь. Маме нравилась музыка из другой эпохи, а современную она считала бессодержательной. Если не считать Принса, который, по ее мнению, был исключительно талантливым музыкантом, она не испытывала восторг от современных исполнителей. В воздухе витал аромат ванили и цветущей вишни благодаря свече, которая горела на журнальном столике, покрытом шалью. Мама любила, чтобы в помещениях пахло хорошо, а точнее, женственно. Мускус и сандаловое дерево казались ей слишком мужскими ароматами.
Она ненавидела мужчин. Не знаю почему. Да я никогда и не спрашивала, потому что наши встречи были редкими и недолгими, и я не хотела омрачать их неприятными разговорами. Однако я часто задавалась этим вопросом. Особенно потому, что мужчины ее любили и были готовы ради нее на все. Обанкротиться, разрушить свои семьи и погубить жизни. Она часто говорила мне, что они по сути своей слабаки, пригодные только для получения денег и оплодотворения.
Но рядом с ней всегда был мужчина, хоть он и не задерживался надолго. Каждый раз, когда я ее видела, у нее появлялся новый ухажер. Дерек. Рейналдо. Пьер. Джереми. Томас. Хан. И так много других имен, которые я уже забыла. Я не заостряла на них внимание, когда она рассказывала. Гораздо интереснее было наблюдать, насколько оживленной или нет она была, описывая их.
Закончив с макияжем, я осмотрела себя критическим взглядом. Были ли мои волосы идеально прямыми без единого завитка, без спутанных прядей? Аккуратно ли нанесена помада?
«Ты такая красивая девушка, – сказала мне учитель физики годом ранее, когда я училась в десятом классе. – Тебе вообще не нужно краситься».
Я рассказала об этом маме, когда она спросила, как дела в школе. Ее улыбка была напряженной. «Думаю, мне нужно поговорить с мисс Бустаманте», – сказала тогда она.
Я поняла в тот же день, что встреча состоялась, хотя никто не упоминал о ней ни до, ни после. Я поняла это, потому что мисс Бустаманте больше не приглашала меня позаниматься с ней после уроков, чего я ждала с нетерпением. Наши занятия избавляли меня от необходимости проводить лишний час или два дома в одиночестве. И теперь, когда она смотрела на меня, в ее глазах был страх.
«Ты расстроена, – заметила мама, когда навестила меня в следующий раз. – Тебе не хватает ее внимания, хотя это внимание могло бы смягчить тебя и заставить соответствовать ее представлению о том, какой ты должна быть. Арасели, мы не такие слабые. Мы знаем, кем являемся, и никто не сможет нас изменить. Избавляйся от любого, кто попытается это делать».
Она была единственным человеком, который когда-либо называл меня Арасели, именем, которое выбрала для меня. Она никогда никому не говорила о нем и научила этому меня. Я воспринимала это как забавную игру. Если мне нравилось имя, я могла использовать его до тех пор, пока не сменю школу и не возьму другое, которое мне нравится больше.
«Мы не живем в определенных рамках, – говорила она. – Мы не ограничены тем, что до конца своей жизни должны оставаться кем-то одним. Мы свободны, ты и я. Мы можем делать все что захотим».
Я так сильно ее любила. Я никогда не забывала, как мне повезло быть ее дочерью.
Услышав, как в дверном замке поворачивается ключ, я быстро обернулась, отчего мои длинные волосы растрепались. Испугавшись, что она может высказать недовольство этим, я торопливо расчесала пальцами спутанные пряди. Я чувствовала радостное возбуждение, а не нервозность. В то время как моим одноклассницам нелегко давалась уверенность в себе и они страдали из-за комплексов по поводу своего тела, я знала, что пусть я и не совсем похожа на свою мать, но довольно близка к тому, чтобы быть красивой. Все, что она создавала, было прекрасным.
– Привет, дорогая. – Ее голос звучал словно песня сирены.
На мгновение я залюбовалась ее видом: туфли на высоких каблуках с тонкими ремешками на щиколотках, элегантное черное платье на одно плечо, облегающее ее стройную фигуру, блестящие черные волосы… Затем я впилась жадным взглядом в ее лицо. Как у ангела, совершенное во всех отношениях. Бледная, словно фарфоровая кожа, которая служила полотном для темных бровей, изумрудно-зеленых глаз, обведенных черной подводкой, и алых губ.
Я подбежала и бросилась в ее объятия, подобно волнам, разбивающимся