Она даже спросила меня, почему я не могу, как Каспиан, быть счастливой, оставшись после окончания школы на острове – и возглавить школу, как нам и положено.
И что же, теперь я узнаю, что он подавал заявления о поступлении в университеты все это время? И что его родители поддерживали его в этом?
Когда я обнимаю Каспиана, во мне бушует гнев. Возможно, он немного придурковат, но я не виню его в том, что он нашел способ сбежать с этого острова и готов воспользоваться им.
Кого я виню, так это мою мать.
– Поздравляю! – говорю я моему кузену, когда он наконец отпускает меня.
Он улыбается мне, и его ярко-голубые глаза сияют на фоне медной кожи.
– Спасибо, Клементина. Мне не терпится узнать, в каких университетах приняли твои заявки о поступлении.
У меня падает сердце, потому что что я могу сказать?
Почему мы с Каспианом не говорили об учебе в университете раньше? Почему я просто доверяла моей матери, хотя знала, что она нередко вольно обращается с правдой. Я улыбаюсь натянутой улыбкой, пытаясь решить, что сказать, когда меня оттесняет Карлотта, чтобы тоже поздравить Каспиана.
Я пытаюсь успокоиться, пытаюсь сказать себе, что еще есть время отправить заявления в любые университеты, в которых я хотела бы учиться. Я не обязана оставаться здесь после того, как закончу школу. Я могу оставить это место в прошлом.
Ее власти надо мной скоро придет конец.
Эта мысль помогает мне досидеть до окончания Конклава. Она помогает мне выдержать до нелепости напыщенную речь Каспиана и высокомерное хвастовство дяди Кристофера. Это помогает мне даже вынести то, что моя мать по-прежнему отказывается встречаться со мной взглядом.
Но как только заседание заканчивается, я вскакиваю и мчусь к двери.
Я откровенно поговорю с моей матерью завтра. А сейчас мне необходимо просто убраться подальше от моей родни.
Меня зовет бабушка, но я продолжаю бежать прочь по коридору и не думаю возвращаться. Потому что, если я вернусь, то расплачусь. Слезы – это проявление эмоций, а любое проявление эмоций – это слабость. Моя мать презирает слабость. Поэтому, чтобы не разразиться слезами, я просто продолжаю бежать.
Когда я возвращаюсь в свой домик, мой телефон начинает вибрировать. Часть меня ожидает, что это моя мать, требующая, чтобы я вернулась и поговорила с ней, но нет, на этом фронте все спокойно. Это Серина.
Серина: Надеюсь, морковный торт Флавии сделал это более терпимым. Я хочу знать все детали.
Я: Он помог, но его было недостаточно, чтобы сделать это терпимым.
Серина: Я наконец собираюсь сделать это.
Я: Сделать что?
Серина: Сотворить свои первые чары.
Серина: Ночью будет полнолуние. Я собрала все необходимые ингредиенты и, когда стемнеет, очерчу вокруг себя круг, использую силу луны и начну.
Я посылаю ей поздравительную гифку.
Я: А что это будут за чары?
Серина: На удачу. Я все еще не нашла новую работу, а скоро мне надо будет внести арендную плату за жилье.
Я: Почему бы тебе просто не сотворить чары на материальное благополучие? Тогда тебе можно будет не торопиться с поисками работы.
Серина: Во всех книгах написано, что этого делать нельзя. Чары на материальное благополучие всегда выходят боком. Но завтра у меня собеседование, и я надеюсь, что удача поможет мне получить эту работу.
Я: У тебя все получится как с этими чарами, так и без них. Пришли мне изображение круга, который ты очертишь.
Серина: Обязательно пришлю. Пожелай мне удачи!
Я: Всегда <3.
Я подумываю о том, чтобы позвонить Серине и рассказать ей, что сделала моя мать, но, похоже, у нее сейчас такое приподнятое настроение, и мне не хочется портить его.
Светильник на крыльце зажигается, и на его свет сразу же слетаются мотыльки. Секунду спустя из-за двери высовывается голова Евы.
– Ты зайдешь? – спрашивает она. Затем вглядывается в мое лицо и говорит: – Что, конклав прошел плохо?
– Вообще все плохо, – отвечаю я и вхожу в дом.
Ева смотрит на «Нетфликс» сериал «Уэнздей», а на журнальном столике перед ней стоит наполовину съеденая вазочка с M&M’s.
– Похоже, не только у меня был тяжелый день.
– Парни – болваны, – отвечает она.
– Матери ничем не лучше. – Я плюхаюсь ничком на обитый голубым бархатом диван, занимающий большую часть нашей гостиной зоны, и утыкаюсь лицом в одну из ярко-лиловых подушек.
– И учителя английского языка и литературы тоже.
Она садится на край дивана, и через пару секунд я слышу, как она трясет над моим ухом вазочкой с M&M’s.
– От шоколада все сразу становится лучше.
– Я не уверена, что шоколад может решить мою проблему, – стону я. Но все же беру несколько конфет. – А что сделал Амари?
Она фыркает.
– Он изменил мне с русалкой.
– Вот козел!
– Нельзя сказать, что у нас с ним была настоящая любовь или что-то в этом духе, – говорит она, пожав плечами. – Но мне нравился этот здоровенный придурок.
Да, к сожалению, у этого человеколеопарда репутация любителя потрахаться.
– А как ты об этом узнала?
– Она была в нашем театре, где хвасталась своим подругам об их амурной связи и уверяла, что я о ней «понятия не имею». Ей было невдомек, что я нахожусь за кулисами, расписывая декорации. – Она набирает из вазочки горсть зеленых шоколадных конфет и одну за другой кладет их себе в рот. – Тогда на минуту мне ужасно захотелось, чтобы у меня был доступ к моей магической силе.
– Я могу наподдать ей за тебя, – предлагаю я. – Я понимаю, что это не то же самое, но это могло бы дать тебе какое-никакое моральное удовлетворение.
Ева снова пожимает плечами.
– Она того не стоит. Хотя мне хотелось двинуть Амари кулаком, когда я открыто высказала ему все и он попытался свалить вину за это на меня.
– На тебя? Почему?
– Потому что я «его не понимаю». И, очевидно, потому, что он думает не головой, а членом. – Она опять протягивает руку к вазочке с M&M’s и на сей раз начинает выбирать из него конфеты оранжевого цвета. – А теперь расскажи мне, что случилось у тебя.
– Каспиана приняли в Салемский университет.
– Что? Я думала, что вы не можете…
– Похоже, это правило относится только ко мне. А Каспиан может делать все что пожелает.
– Ничего себе. Это совсем не клево. – Она опять протягивает мне вазочку с конфетами. – И что на это сказала твоя мать?
– Ничего. Она не пожелала даже посмотреть на меня.
На лице Евы