— Р-р-ра-а-а-а-а!
Все же меня пробивает на боевой вопль как раз перед тем, как катана сносит опешившему врагу голову. Я почти не почувствовал сопротивления, но даже не обернулся посмотреть, как падает туша первого сраженного мной врага. Активирую вопль берсерка, мельком оглядываясь вокруг. Вижу, как из всех палаток ко мне бегут полуодетые, недоразбуженные спотыкающиеся работорговцы и наемники. Некоторые даже без оружия. Они все еще действуют бессознательно, повинуясь инстинктам и привычкам. «Вопль берсерка» заставляет их забыть обо всем на свете и кидаться на меня, как на самого заклятого врага. Одновременно с этим скорее чувствую, чем слышу мелодии Арины: боевой марш, ода выносливости и прочие, которые потоком падают на меня сверху, ласкают уши и облегают тело. Чувствуя себя уже не просто танком, а управляемой ракетой, несущей смерть и разрушение всем сволочам вокруг. Останавливаюсь и стряхиваю с катаны зеленую орочью кровь.
— Ну, давайте, гады! — кричу в набегающую на меня волну врагов. — Я дам вам бой!..
* * *
Мы с девушками ходим по лагерю, безжалостно добивая раненых и стонущих врагов. Я с удивлением и презрением оглядываю людей. Первых человеческих людей, встретившихся мне в этом странном мире. Если честно, все они не вызывают у меня никаких чувств, кроме гадливости и отвращения. Даже гоблины в подземелье были лучше. Они хотя бы пытались сражаться.
А эти… не могу подобрать подходящих слов… Когда действие вопля берсерка прошло, и люди пришли в себя, я думал, придется попотеть. Их было немало — два десятка здоровых крепких мужчин… Может три… И несколько здоровенных орков, которые, похоже, даже спали с топорами в обнимку. А на деле…
Все разбежались. Люди, крича от страха и ужаса, помчались по палаткам, кто-то рванул к лошадям, третьи просто заметались, стараясь спрятаться. Лишь орки, встряхнувшись, пошли, рыча, в атаку. Рванув с пояса Экскалибур, метнул его со всей силы в набегающего громилу…
— Пум-пу-пум!
Перестарался. Молот пробил всех троих зеленокожих здоровяков, не обращая внимания на броню и поднятое оружие. Один топор он попросту проломал, пробив и грудь его хозяину. А стоило телам орков по очереди грохнуться на землю, как вокруг наступил полный хаос. Наемники и работорговцы, которые до этого лишь наблюдали за атакой орков, полностью потеряли весь боевой дух, если он вообще был у них. Они просто кинулись к лошадям и другим животным, собираясь просто… сбежать. Но не тут-то было!
Огненная стена высотой под несколько метров окружила лагерь. Затем с неба стали падать огненные шары, которые с удивительной легкостью находили себе жертву. Спустя несколько минут все было кончено. В лагере не осталось никого, кроме запертых в клетках рабов. Кстати, с их стороны не раздавалось ни одного членораздельного слова. Лишь стоны и тяжелое дыхание. Узники тихо ждали продолжения, не находя в нашей атаке никакой надежды на избавление. Скорее всего, они думали, что произошло нападение других бандитов. Никто из них не подавал ни звука. Напротив, рабы затихли, не желая привлекать к себе внимания.
В освещенный круг костра запрыгнули две неслышимые тени, принявшись с ходу доделывать поставленные задачи. Незачем было что-то говорить и командовать — все было обговорено не один раз. Хотя в отличие от эльфийки Чана всматривалась в лицо каждого раненого, прежде чем добить. Дело было сложным, так как они были чертовски сильно обожжены. Когда все было кончено, зайка подошла ко мне вплотную. Глаза ее сверкали красным и мне хотелось верить, что это были отблески пламени.
— Его здесь нет! — процедила она, нервно оглядываясь. — Арина?
— Пусто! — отозвалась эльфийка.
Тогда обе девушки, не сговариваясь рванули к центральной палатке. Остроухая нырнула к задней стенке, откуда тут же раздался звук удара, и тонкий вскрик, совсем не похожий на мужской, а Чана кинулась внутрь… откуда, впрочем, тут же вылетела, сгибаясь у порога и выворачиваясь наизнанку. Вот же! Говорил, не стоит плотно ужинать перед боем! Но что могло вызвать у нее такую реакцию?..
Глава 29
Враг моего врага… Мой друг?
— Буэ-э-э!
— Не, ты видел? — рычит над ухом зайка, вытирая платком рот и передавая мне другой чистый. — Видел⁈ Кто они после этого? Люди? Разумные⁈ Нет! Это твари похуже чудовищ! Монстры хотя бы убивают, чтобы есть! Есть, Магнус! А эти? Зачем они убивают тех, кто не может ответить⁈
Молча киваю, соглашаясь, а перед глазами все еще прыгают картинки только что увиденного зрелища не для слабонервных. А я уж думал, меня ничем не удивить… Изнутри палатка главного работорговца напоминала скотобойню. Деревянная ванна, наполовину наполненная кровью, в которой еще плавали части тел. Окровавленные стены палатки, пятна, разводы, брызги! В нескольких тазах расчлененные туши разумных, в дальних углах — головы, руки, ноги, все по отдельности! Такое чувство, будто безумный мясник рубил все подряд, не задумываясь о том, как и куда целиться острием топора, а потом тщательно сортировал конечности…
Снова чувствую желание блевануть, но в желудке ничего не осталось. Только желчь подкатывает к горлу. Чана толкает меня в плечо, подсовывая фляжку. Прохладная вода. Пию жадно, пока привкус желчи не растворяется полностью.
— Арина взяла его, когда тот собирался свалить по-тихому, — мрачно кивает ушастая за палатку. — Но теперь никуда не уйдет, даже не уползет. Она малость… укоротила его.
Заходим за полог.
— Это и есть тот мясник⁈ — вырывается у меня невольный крик.
Есть чему удивляться. Чтобы без устали махать топором, нужны крепкое здоровое тело, хорошие физические данные, длинные руки палача… А перед нами на траве скулит щуплый коротышка… который кажется еще меньше из-за отсутствия у него ног ниже колена. Обрубки небрежно перетянуты тряпкой, а отделенные ноги валяются чуть дальше.
— Он! — вырывается тяжкий стон-вскрик у зайки. Она шагает ближе к нему, нависая над мужичком.
— Хаббад! Узнаешь меня, сволочь⁈
— Т-ты, — перестает стонать тот, глядя снизу вверх на свою бывшую рабыню. — Но ты же мертва! Мертва! Тебя съели! Ты не могла выжить!
Чана бьет его в лоб обухом трезубца, отключая главаря работорговцев и поворачивается ко мне:
— Арина, Магнус… Позаботьтесь о рабах… Я… Мне надо…
— Справишься сама? — только и спрашиваю я, видя, как потухшие было глаза Чаны