— А что подарить? — растерялся я.
Про день Ангела Лены я знал (спасибо маменьке!), и уже имел заготовку. Разумеется, купил колечко. А что еще покупать? Фантазии не хватает.
— Давай, я тебе ноты верну, которые ты у господина Бородина подписал? — предложила Лена. — Ноты — и подарок хороший, а с подписью композитора — замечательно!
Передаривать еще раз Нюшкины ноты? К тому же, получается, что Александр Порфирьевич моей невесте подарок сделал, не я. А я — ворона такая — вспомнил, что есть у меня еще один подарок, затерявшийся среди книг. Даже два — Имбер, который «Из рощи темной», и «Танец маленьких лебедей» Петра Ильича.
— А ноты без автографа подойдут? Правда, не Бородин и не Мусорский? Я их для тебя купил, хотел при случае подарить.
— Ноты всегда подойдут, — авторитетно заявила тетушка. — А если Иван еще что-нибудь и споет, свое, этакое непонятное — совсем замечательно.
— А мы с Леночкой лучше вместе споем, — предложил я. — Мелодию я тебе намурлычу, текст запишешь. А на именинах мы на два голоса исполним.
Домой вернулся часам к десяти. Во дворе меня обмекала Манька, а войдя в дом, обнаружил, что Анька еще не спит, а опять наглаживает гимназическое платье. Которое по счету? Вон, два висят, подшитые и отглаженные.
Маменька, которая ведет переписку не только со мной, но и со своей воспитанницей, в курсе всех новостей. Узнав, что девчонка поступила в гимназию, прислала своей любимице очередной тюк всякого барахла — четыре коричневых гимназических платья, белые и коричневые передники, что-то еще кружевное (может, и панталончики, не разглядывал), башмачки, полусапожки, учебники и даже кожаный портфель.
Портфельчик мне самому понравился — из толстой кожи, с красивым замком и удобной ручкой. Жаль, маленький, а иначе бы отжал. Должен ведь следователь свои бумаги носить, а в портфеле удобнее, чем в папке.
Учебники, правда, подошли не все, потому что программы разные, но недостающие мы с Анькой уже нашли.
Красивый портфель стоял около входа. Анечка все заранее готовит, не то что я в ее годы, когда запихивал по утрам в сумку тетради и учебники.
— Ого! — изумился я, взвесив портфель. — Ань, ты сюда кирпичей напихала?
— Не-а, только учебники.
— Что, неужели все? — обомлел я.
— Так я не знаю, какие завтра уроки, на всякий случай решила все взять.
— Их у вас завтра вообще не будет, — сообщил я. — Придете к восьми тридцати, постоите около входа, вас поприветствуют, потом помолитесь, потом разойдетесь по классам. Так что, не таскай лишние учебники.
О первом учебном дне могу говорить, опираясь не только на собственный опыт, но и на опыт Леночки. Специально у той выяснял.
— Уроков не будет? — огорчилась Аня. — Вот, а я-то надеялась…
Определенно Анька у нас чудо природы. Кто бы другой радовался, а она огорчается.
Наша воспитанница трудилась, орудуя раскаленным утюгом, а еще напевала залихватскую песенку:
— Я гимназистка седьмого классу,
Пью самогонку заместо квасу,
Ай, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка.
А выпить хотца, а денег нету,
Со мной гуляют одни кадеты.
Ах, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка.
Продам я книжки, продам тетради,
Пойду в артистки я смеху ради.
Ай, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка.
Когда я успел гимназистку этой песне научить? Не помню. Возможно, в дороге. Песенка запоминается хорошо, а память у моей маленькой кухарки — ой-ой.
— Аня, ты не вздумай девчонкам из класса эту песню спеть — она неприличная.
— Не, одноклассницам петь не стану.
— А кому станешь? — напрягся я.
— Вань, я ее уже своим репетиторшам спела — Кате и Мусе. Им понравилось, вторую неделю поют.
Ну ёрш твою медь! Запустил я культуру в массы. В массы хорошее проникает с трудом, а такие фривольные песенки — запросто.
— Надеюсь, ты не сказала, кто тебя песенке научил? — упавшим голосом спросил я.
— Ваня, я что, дура, что ли? Сказала, что в Москве научилась, у гимназистки знакомой.
— Бедная Манана, — вздохнул я. — Мало ей козликов, так она теперь еще и распространитель песен.
— Так я же имени не сказала. Мало ли, какая гимназистка поет?
— Если к директору вызовут, не признавайся, что это ты научила. Поняла?
— Канешна… — хмыкнула Анька. — Ты сам всегда говоришь, что чистосердечное признание — самая короткая дорога в тюрьму. Если что — стану плечами пожимать, говорить — отродясь не слышала, оговор!
— Умница! — чмокнул я Аньку в макушку. Вот, не нарадуюсь на девчонку!
— Ваня, ты есть хочешь или тебя накормили? — поинтересовалась барышня.
— Накормили. Даже чай не стану пить.
— Тогда, давай спать. Но ты мне еще остальные куплеты напомни, а то я забыла.
Пришлось напомнить.
— Продам я юбку, жакет короткий,
Куплю я квасу заместо водки!
Ай, шарабан мой, американка,
А я девчонка, я шарлатанка.
Прощайте, други, я уезжаю,
И шарабан свой вам завещаю.
Ай, шарабан мой, обитый кожей,
Куда ты лезешь, с такою рожей⁈
Прощайте, други, я уезжаю.
Кому должна я, я всем прощаю,
Решив, что завтра обязательно сорвусь со службы и прибегу к Мариинской женской гимназии, чтобы полюбоваться и на невесту, и на сестренку, заснул.
А снилось мне… Мы с Леночкой — нынешней, только одетой по моде двадцать первого века — в модном брючном костюме, ведем в школу свою дочку.
И тут, как это бывает во сне, выясняется, что наша доченька… Аня. Только она еще маленькая, лет семи.
Анька, в модном жакете и клетчатой юбке, с косичками и огромными бантами, с ранцем за спиной, держит в руках букет цветов, шагает важно, как и положено первокласснице. А мы горделиво отвечаем — мол, да, выросла девочка-то наша!
А еще Леночка поясняла дочке:
— Анечка, самым трудным у тебя первый класс будет, потом полегче. Со второго класса, как иностранный язык начнется, я тебя буду учить, а с пятого, как история пойдет — то