Но говорить ничего не стал. Все равно, будущим Анны не тетушке заниматься, а мне.
Анна Николаевна хитренько посмотрела на меня.
— Иван Александрович, а я, по правде говоря, соскучилась по вашим песням. Или романсам? Даже не знаю, как их назвать?
— Да, Ваня, я тоже соскучилась. И по тебе, и по твоим песням, — поддержала Леночка. — Гитару принести?
Раз женщины хотят песен, исполню. Что бы такое спеть? Пожалуй, вот это в тему. И под настроение.
— Один солдат на свете жил,
красивый и отважный,
но он игрушкой детской был:
ведь был солдат бумажный.
Он переделать мир хотел,
чтоб был счастливым каждый,
а сам на ниточке висел:
ведь был солдат бумажный.
Он был бы рад — в огонь и в дым,
за вас погибнуть дважды,
но потешались вы над ним:
ведь был солдат бумажный.
Не доверяли вы ему
своих секретов важных,
а почему?
А потому,
что был солдат бумажный.
А он судьбу свою кляня
Не тихой жизни жаждал.
И все просил: огня, огня.
Забыв, что он бумажный.
В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
и там сгорел он ни за грош:
ведь был солдат бумажный[1].
[1] Булат Окуджава
Глава двадцать первая
Отстекленная подпись
Петр Прокофьевич — наш служитель, отставной солдат и участник боевых действий, по-прежнему смущается, когда я протягиваю ему руку. Но, по крайней мере, не шугается, как в прежние времена. Вот и теперь, вскинув морщинистую руку к фуражке и, только потом ответил на мое рукопожатие.
— Иван Александрович, а вправду говорят, что вы у самого царя-батюшки были?
— Был, — кивнул я, потом полез в карман, чтобы продемонстрировать царский подарок.
Я нынче таскаю «царские» часы с собой, потому что всем интересно на них посмотреть. Даже после получения мной ордена не было такого ажиотажа. Орден и орден, кого им удивишь? А здесь, вишь, награда из рук государя.
Кажется, чего и смотреть-то? Часы и часы, только с бриллиантами и двуглавым орлом. Вон, Иван Андреевич Милютин, однажды удостоившийся аудиенции у предыдущего императора, перстень с вензелем получил, так он его не носит. Или носит, но по особо торжественным дням. Наверное, когда Иван Андреевич получил перстень, ему тоже приходилось демонстрировать его публике, но со временем страсти улеглись. А я тут, свеженький.
Мне бы последовать примеру Аньки, которая подарком императрицы не хвастается, держит его где-то в укромном местечке, вместе со своим золотишком, но не получилось. Оказывается, даже личные подарки государя вписываются в чиновничий формуляр и сообщение о царской милости из царской же канцелярии прибыло в Череповец еще до моего приезда. А вот приказ о присвоении судебному следователю очередного звания (то есть, чина), пришел позднее. Министерство юстиции работает медленнее, нежели Канцелярия государя.
Петр Прокофьевич с уважением и, даже благоговением, осмотрел часы, даже к уху приставил, чтобы послушать, потом вернул владельцу.
— А я, Иван Александрович, тоже для вас подарок припас, — полез служитель за пазуху. Вытащив узкий прямоугольный пенал, протянул мне. — У меня еще с Крымской войны лежит. Мне-то и не к чему, а вам пригодится.
— Спасибо, — от души поблагодарил я старика, рассматривая подарок. А вещь и на самом деле нужная — давно собирался обзавестись чем-то вроде пенала, чтобы складывать в него канцелярские принадлежности. Я-то пока просто засовываю свои ручки в папку, они вылетают и теряются. А здесь все что нужно — отделения для ручки, для карандаша и для вставочек. Маленькая чернильница с завинчивающейся крышечкой у меня уже есть, теперь и пенал появился. И в мою «походную» папку идеально войдет. Сзади даже специальная защёлка есть.
Пенал серебряный, на крышке надписи на английском «Glasgow» и «Scott». Глазго, как я понимаю, город, а Скотт — фамилия ювелира, а не выдающегося писателя.
— Петр Прокофьевич, мне даже и неудобно, — застеснялся я. — Вещь недешевая, да еще и трофей, небось?
— Под Балаклавой в офицерской палатке взял, — подтвердил старый солдат. — А зачем взял, сам не понял. Но там много чего было, как не взять? Думал — продам потом, а так и не продал. Вон уже сколько лет прошло, а он как лежал, так и лежит. Помру — медали мои пусть в гроб положат, вместе со мной, а пенал-то кто-нибудь заберет, да и забудет, а так он у вас обо мне останется, на память.
Петр Прокофьевич знал, что мой дед — или, дед Ивана Чернавского, но это без разницы, погиб в Севастополе, поэтому подарок старика был вдвойне приятен. А в этом пенале хранил свои ручки какой-нибудь английский офицер, возможно, что даже из того корпуса легкой кавалерии. Нет, там бригада была.
— Сберегу, — пообещал я. Немного подумав, добавил: — Даст бог — дети будут, им этот пенал завещаю на память о русском солдате.
Наверное, прозвучало высокопарно, зато искренне. Жив буду, да будут у нас с Леночкой дети, расскажу им об этом пенале и о том ветеране, который мне его подарил. А для меня этот серебряный пенал — не поймите неправильно, дороже, нежели часы императора. Да, понимаю, часы государя — награда достойная, но часы Его Величество не только мне подарил, а кому-то еще. А вот этот пенал…
Я еще раз пожал руку отставному солдату и пошел к себе.
Сегодня должен доложить Лентовскому о результатах командировки в Кириллов, посоветоваться — не стоит ли мне самому подготовить черновик обвинительного заключения, а уже потом отдать прокурору?
И еще один немаловажный момент. Прежде чем писать докладные записки о работе следователя Зайцева и исправника Сулимова, полагается согласовать это со своим начальством. Более того — свои записки обязан отдать Лентовскому, потому что от него зависит, давать ли им ход. Я-то могу и через голову прыгнуть, но неприлично. А если хода не будет — зачем мне мучиться, чистую бумагу переводить? Так что, без Его Превосходительства не обойтись.
Прихватив с собой папку с делом по обвинению ветеринара Андреева в двойном убийстве и краже, пошел в приемную.
Наш заведующий канцелярией — которого я отчего-то считаю секретарем Председателя, обрадовался:
— Иван Александрович, как вы кстати. Я уж за вами бежать собирался.
— А что такое? — удивился я.
— А вы не знаете? — ответно удивился