На Сталинградское направление в г. Астрахань прибыла 34-я гвардейская дивизия (генерал-майор И. И. Губаревич) и заняла оборону в районе Ницян – Николаевка.
Нарком торговли СССР А. Любимов докладывал заместителю председателя Совнаркома СССР А. Микояну о снабжении хлебом населения (напоминаем, что хлеб во время войны был основным продуктом питания. Напоминаем также, что на колхозников карточная система не распространялась):
«…Нормы отпуска хлеба (по карточкам в граммах в день. – Ред.) устанавливаются районными организациями в зависимости от выделяемых фондов муки, и потому действуют различные нормы даже в пределах одной области (республики, края)». Данные можно свести в следующую таблицу:
12 августа
Советские войска оставили Краснодар (город будет освобожден 12 февраля 1943 года). Противник продолжил наступление на Моздок – Грозный.
Противник остановлен на рубеже 74-й километр – ст. Абганерово.
В состав 21-й армии Сталинградского фронта вошла 96-я стрелковая дивизия (полковник Д. С. Жеребин). 12–26 августа ее части вели упорные бои по овладению г. Серафимовичем.
На Сталинградский фронт передислоцирована 24-я стрелковая дивизия (полковник Ф. А. Прохоров). С 24 августа в составе 4-й танковой армии вела тяжелые оборонительные бои северо-западнее Сталинграда.
В Москву прилетел премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль. После войны он писал:
«Я размышлял о своей миссии в это угрюмое, зловещее большевистское государство, которое я когда-то так настойчиво пытался задушить при его рождении и которое вплоть до появления Гитлера я считал смертельным врагом цивилизованной свободы». Черчилль летел, чтобы сообщить, что второго фронта в 1942 году не будет: «Я был уверен, что я обязан лично сообщить им факты и поговорить об этом лицом к лицу со Сталиным… Это, по крайней мере, показывало, что об их судьбе заботятся и понимают, что означает их борьба для войны вообще. Мы всегда ненавидели их безнравственный режим, и если бы германский цеп не нанес им удара, они равнодушно наблюдали бы, как нас уничтожают, и с радостью разделили бы с Гитлером нашу империю на Востоке».
Черчилля и сопровождающих его лиц отвезли на государственную дачу в 12 километрах от Москвы, где все было подготовлено, как писал Черчилль, «с тоталитарной расточительностью»:
«Много опытных слуг в белых куртках и с сияющими улыбками следили за каждым пожеланием или движением гостей… После всех необходимых погружений и омовений нас угощали в столовой всевозможными отборными блюдами и напитками, в том числе, конечно, икрой и водкой. Кроме того, было много других блюд и вин из Франции и Германии…»
В тот же день в Кремле открылось трехдневное совещание Иосифа Сталина, Уинстона Черчилля и Аверелла Гарримана (личного представителя президента США Франклина Рузвельта, финансиста и дипломата – будущего посла США в Москве). Военное положение СССР в это время было близко к катастрофическому, и Сталин даже не скрывал своего разочарования и раздражения по поводу позиции Англии и США. Черчилль писал в своей книге «Вторая мировая война»: «Имеющихся у нас десантных судов хватит лишь для высадки первого эшелона десанта на укрепленном побережье – их хватит для того, чтобы высадить 6 дивизий и поддерживать их… Сталин становился все мрачнее и мрачнее; казалось, он не был убежден моими доводами и спросил, разве невозможно атаковать какую-либо часть французского побережья. Я показал ему карту, из которой было видно, насколько трудно создать воздушное прикрытие где-либо, кроме как непосредственно по ту сторону Ла-Манша. Он, казалось, не понял этого и задал несколько вопросов о радиусе действия самолетов-истребителей. Разве они не могли бы, например, все время прилетать и улетать? Я разъяснил, что они, конечно, могли бы прилетать и улетать, но при таком радиусе у них не оставалось бы времени, чтобы сражаться… Он затем сказал, что во Франции нет ни одной германской дивизии, представляющей какую-нибудь ценность. Я возражал против этого заявления. Во Франции находится 25 германских дивизий, причем 9 из них являются дивизиями первой линии… Сталин, который стал себя держать нервно, сказал, что он придерживается другого мнения о войне. Человек, который не готов рисковать, не может выиграть войну… Я спросил, задавался ли он когда-нибудь вопросом, почему Гитлер не вторгся в Англию в 1940 году, когда его мощь была наивысшей, а мы имели только 20 тысяч обученных солдат, 200 пушек и 50 танков. Он не вторгся… Не так легко преодолеть Ла-Манш. Сталин ответил, что здесь не может быть аналогии. Высадка Гитлера в Англии встретила бы сопротивление народа, тогда как в случае английской высадки во Франции народ будет на стороне англичан».
После разговора об английских бомбардировках промышленных центров Германии Сталин немного оттаял. А после предложенного Черчиллем плана «Торч» (крупный десант в Средиземном море, который нанес бы удар немецким и итальянским войскам в Северной Африке, прервал южные коммуникации Германии и Италии и оттянул бы определенные силы с советского фронта) Сталин и Черчилль расстались почти друзьями.
В газете «Красная звезда» опубликовано стихотворение Алексея Суркова «Ненавижу!», которое заканчивалось следующими строками:
Стало сердце как твердый камень.
Счет обиды моей не мал.
Я ведь этими вот руками
Трупы маленьких поднимал…
Ненавижу я их глубоко
За часы полночной тоски
И за то, что в огне до срока
Побелели мои виски…
Осквернен мой дом пруссаками,
Мутит разум их пьяный смех,
Я бы этими вот руками
Задушил их, проклятых, всех.
13 августа
Продолжаются тяжелые оборонительные бои соединений 62-й армии в окружении.
В целях сокращения линии фронта и создания более плотной обороны на внешнем обводе группа генерал-лейтенанта В. И. Чуйкова отведена с рубежа Аксай на внешний обвод на участок Демкин – Тебектенерово; в полосе между реками Аксай и Мышкова создается предполье, обороняемое передовыми отрядами 64-й армии.
Юго-Восточному фронту подчинена 315-я стрелковая дивизия (генерал-майор М. С. Князев).
В каждом районе Сталинграда созданы санитарные группы в количестве 30–40 человек для сопровождения санитарных летучек.
Черчилль прибыл в Кремль для продолжения переговоров со Сталиным, которого, видимо, уже успели «накачать» его соратники. «Начался крайне неприятный разговор, – писал Черчилль. – …Мы спорили почти 2 часа. За это время он (Сталин. – Ред.) сказал очень много неприятных вещей, особенно о том, что мы слишком боимся сражаться с немцами и что если бы мы попытались это сделать, подобно русским, то мы убедились бы, что это не так уж плохо; что мы нарушили