Осмысляя эпоху? Да, это стараются делать шестидесятники, понимая, что эпоха кончилась. Однако за пределы мифологизации им выйти почти невозможно. А демифологизация, как показывает «Автопортрет» Войновича, редко обращена на самого себя.
На обложке этой книги помещены 10 автопортретов кисти Войновича-художника – 11-й, где писатель представил себя в самом задумчивом виде, находится сзади. Автопортреты на белом коне, как Карнавалов в романе «Москва 2042», с Пушкиным, в разных головных уборах, веселые и грустные – но Войнович везде под маской.
«Прошлое не подлежит исправлению», – эту афористичную фразу предпосылает своей «Биографии» Александр Кушнер[226]. Заметим: биографии, не «авто…». Текст был написан, по свидетельству автора, на 30 лет раньше. Это отнесение во времени существенно – поскольку все успехи, награды, премии и большинство книг у поэта принадлежат последним 30 годам.
Текст Кушнера начинается как раз с противопоставления обычной хронологически рассказанной истории жизни – «биографии поэта», для которого встреча с книгой или памятником важнее датированных событий и личных обстоятельств. Вернее, событиями и обстоятельствами являются именно эти неожиданные встречи и даже нафантазированные обстоятельства. О том, как это происходит и как сам поэт может выстраивать свой биографический миф, Кушнер размышляет в связи со знаменитой четверкой поэтов – Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Цветаева, предлагая разделить, вместо цветаевского «поэты с историей» и «поэты без истории», на поэтов с биографией – и без оной. При этом утверждая, что Пастернак обрел биографию «только к концу жизни», – но куда же отправим множество биографических книг о Пастернаке, начиная с Е. Б. Пастернака? В кушнеровском эссе о биографии важны не столько факты, сколько их интерпретация в самом творчестве.
«Биография» обнародована здесь и сейчас, а написана в начале 1990-х, и сопоставление с 1960-ми начинается почти сразу. (Кушнер о причине такого сопоставления не пишет, но времена оттепели № 1 и оттепели № 2 сопоставляются сами собой и возникают неизбежно.) При этом Кушнер всегда остается застегнутым на все пуговицы, ну, может быть, узел галстука чуть ослаблен: «Но я пишу здесь не исповедь, а биографию, на исповедь у меня никогда не хватило бы сил». В этой «Биографии», с большой и малой буквы, в кавычках и без кавычек, совпадает главное: настоящая жизнь поэта открывается – существует – распахивается только в лирике. «Не в 1990-е, сегодня, а тогда, в начале 60-х, было расчищено нами пространство для частной жизни. И поэзия, культивировавшая ее, опередила на несколько лет общественное сознание». Притормозим. Насчет опережения общественного сознания на несколько лет – значит, душные обстоятельства так называемого застоя так или иначе предугаданы лирикой частного лица 1960-х? Но в качестве контраргумента можно привести прозу и поэзию шестидесятников, как она отразилась в их творчестве и человеческих документах 1960-х и как мифологизировалась в 1990-е. Да, кризис идей, стратегии и поведения шестидесятников к концу этого периода стал очевиден – но 1990-е дали второй шанс этому поколению, вернули его в общественную жизнь, где они (опять-таки временно, но) стали лидерами – от Горбачева до Евтушенко.
Не мифологизирует ли себя (и определенное «мы») Александр Кушнер – что поэты питерской группы крови, скажем так, не поддались заманчивым иллюзиям перестройки и начала 1990-х именно потому, что они давно, еще в 1960-х, ушли в поэзию частной жизни?..
Выскажу предположение, что эта позиция была вызвана стойким личным убеждением, сформировавшимся под облучением-влиянием Лидии Яковлевны Гинзбург, оставившей образцы автобиографической прозы – и образец человеческого и творческого поведения в темные годы. Младшим современником и младшим другом Лидии Яковлевны был Александр Кушнер.
Эссе «Биография», созданное в 1990-м, поэт придаст гласности уже в совсем другое время, в 2022-м. Между написанием и публикацией прошло 30 с лишним лет. Видимо, чуткий к возникающим литературным изменениям и волнам поэт не просто нашел рукопись у себя в архиве и с досадой ударил ладонью по лбу из-за своей забывчивости – нет, ощутил, что пришло время. Именно за последние годы необычайно поднялся интерес литераторов и читателей к зоне автобиографизма, в которую вошли и «романы частной жизни», и мемуарные тексты с прямой апелляцией к биографии («Жизнь оказалась длинной» Людмилы Сергеевой, «Записки Обыкновенной Говорящей Лошади» Людмилы Черной, «Распеленать память» Ирины Зориной-Карякиной, продолжать можно долго, это первое, что пришло мне на ум, поскольку «Знамя» причастно к их обнародованию), – но и вызвавшие серьезный премиальный интерес автобиороманы («Рана» и «Степь» Оксаны Васякиной и др.), напомню и фрагментарные автобиотексты, объединенные в эссеистические или дневниковые книги, ну и конечно – писательские микротексты в социальных сетях, тоже собираемые в отдельные издания понимающими, что это нынче в тренде, авторами.
На другом конце воображаемого жанрового коромысла (автобио – просто био) располагается пользующийся сегодня особым вниманием писателей-профессионалов и премиальных жюри биографизм (тенденция особо отмечена и в последнем по счету решении «Большой книги», где все три места заняли три нонфикшн-сочинения на полях литературной судьбы знаменитого писателя или его знаменитого персонажа). В этих книгах личная биография автора убрана от внимания публики совсем. За плотный занавес.
Думаю, что эта тенденция в ближайшее время будет укрепляться. Потому что число охотников открывать свою душу и сердце, ведать о мучительных и неразрешимых мыслях будет сжиматься.
Но это не очень литературное наблюдение – предмет следующих заметок.
Если напишутся.
2022
Впередназад. Ностальящее 2.0
1
Голову Берлиозу девушка-комсосмолка уже отрезала, – однако жаждущим реванша хочется приставить ее обратно. А после, может, прирастет сама.
Настроения многих (социологическим опросам сегодня верить трудно, но запах витает в воздухе) и настроения властей (тут уж никаких опросов не нужно, можно сравнить лишь распоряжения и действия) свидетельствуют о нараставшей все последние годы ностальгии по советскому. Помним слова об утрате Советского Союза как «геополитической катастрофе». Большинством одобряются и активные попытки его реинкарнации. В усеченном виде – но все-таки.
Эта ностальгия пережила и переживает разные этапы созревания, от невинно-подросткового до агрессивной зрелости. Первый – мороженое в ГУМе, умилительные картинки, песни у костра, распеваемые взрослыми тетями и дядями, наименование шашлычной. Второй – переход в стадию агрессивной защиты «советских ценностей», подозрения в антисоветском уже наказуемы (закрытие шашлычной «Антисоветская», например). Третий – сегодня, и реагируют на него по-разному: кто отъездами и отчаянием, а агрессивно-послушное большинство (автор формулы – основатель РГГУ, депутат Юрий Афанасьев, если кто забыл) – с восторгом от лозунга «можем повторить». Непосредственные наблюдения над культурой как в широком, так и в узком смысле слова свидетельствуют не о ностальгии даже, не о милой костюмированной игре-реконструкции