В «Водителе для Веры» нет иллюзий: с кончиной Сталина никуда не ушла система. В кабинете у генерала висит портрет Хрущева, на дворе 1962-й, но ни насилие над личностью, ни страх не исчезли. В сюжете фильма Павла Чухрая взаимосвязаны и ужас перед бараком, перед бедностью и сиротством, и ужас перед виллой, в обслуге которой разместила своих незаметных, но зорких наблюдателей та власть, которая всегда секретна.
Итак, профиль Сталина, или, если шире, политическая система, созданная Сталиным и бесперебойно проработавшая десятилетия после его смерти, настолько всеобъемлюща и загадочна, что до сих пор притягивает художественное воображение. Не только потому, что «поэт и царь» есть вечная российская тема, но потому, что тема эта не изжита работой общества, – его совокупных творческих и интеллектуальных усилий пока не достаточно для ее преодоления.
5
Каким представлен Сталин в литературе и искусстве, – всемогущим демоном, всесильным дьяволом нашей истории или реальным историческим лицом, – зависит от состояния (и просвещенности) самого общества. Сталин, по мнению и предположению иных литературоведов, «просвечивает» сквозь булгаковского Воланда; образ Сталина, по моей собственной гипотезе, повлиял на создание Борисом Пастернаком Евграфа в «Докторе Живаго»[69]. А общество испытывает почти шизофреническую раздвоенность: либо отказаться полностью от своего прошлого, либо адаптировать его к настоящему. И изображение Сталина меняется – в зависимости от выбора позиции, от выбора «освещения».
И конечно же, от таланта художника.
Поскольку действительно талантливому артисту (и режиссеру) малоинтересно прямое решение. Артист и режиссер ищут в роли (и в исторической роли Сталина тоже) глубину, смысл, закономерность – даже трагические.
Леонид Зорин задался вопросом: если столь важные ключевые для истории нашей культуры личности имели свой диалог со Сталиным, значит, не так примитивен был этот тиран?
Мне представляется, что таким образом художник попадает в ловушку, расставленную для него тщеславием – или самолюбием – собственной одаренности.
Именно это и исследуется Зориным в его «Юпитере».
Внутренние монологи, «дневники роли», которые постоянно ведет талантливый артист Ворохов, показывают, как он довоображает, домысливает, усложняет и насыщает своим собственным интеллектом (и эмоциями) тот образ вождя, который он взялся играть. Усложняется лексика – она становится богатой, насыщенной; усложняется и ветвится синтаксис; усложняются периоды мысли; постоянно присутствует внутренний «оппонент», мысль играет парадоксами…
Так приближает ли это к Сталину – или, наоборот, уводит от него?
Итак, Сталин у Зорина проходит через «артистическую» обработку – и становится интеллектуально (парадокс) более блестящим, чем сам артист Ворохов. Построение внутреннего монолога Ворохова – Сталина более интересно и значительно, чем внутренний монолог (да и прямая речь) самого артиста Ворохова. Артист Ворохов, усложняя роль, все более поддается соблазну усложнения исторического лица. За страстью (артиста) к художественной неоднозначности скрывается соблазн «неоднозначного» и даже порой обаятельного, притягательного зла. Но за Вороховым стоит придумавший его Зорин – увлеченный неоднозначностью решения поставленной (перед самим собой) задачи. В рецензии на роман читаем: «Знаете, о чем не думает и не говорит в романе этот замаранный ходом истории тиран? О терроре и коллективизации, об уничтожении людей и строительстве лагерей, о стахановском движении и Беломорканале и об Отечественной войне с ее страшным началом… Видимо, желая объективировать историю, писатель заодно с героем принялся по методу Станиславского в плохом искать хорошее и накопал столько величавого, что жуткое, можно сказать, забывается»[70]. В конце романа Зорин заставляет своего героя, ужаснувшись, отречься от пропитавшего его сознание Юпитера, но тот погибает, не справившись со сверхзадачей.
Сталин запечатлел сам себя не только в поступках, но и в слове (см. 13 томов его сочинений). И в том и в другом случае особая сложность не присутствуют – то, что интересно авторам (писателю, актеру), никак не соответствует истории, и потому в конце концов и зоринского артиста Ворохова, и самого Зорина подстерегает двусмысленность. Сталин – проще, архаичнее, именно поэтому он и победил: и Троцкого, и Бухарина, и многих, многих других.
Именно поэтому Сталин Максима Суханова, сыгранный одновременно скупо и гротескно, взглядом из-под прищура век, поворотом плеча, жестом, позой, смехом, вернее, усмешкой, розыгрышем других, исторически точнее, чем Сталин усложненный и внутренне разнообразный.
Сталин М. Суханова не вводит в заблуждение зрителя относительно особой сложности тирана – в заблуждение, жертвой которого стал герой романа Л. Зорина.
6
Конца пока что у этой темы нет. И вряд ли в ближайшие годы будет. Профиль Сталина просвечивает сквозь тексты, ленты и спектакли, не исчезает с телеэкрана. Андрей Битов, с которым я обсуждала эту тему за чашкой кофе именно в день 125-летия Сталина, сказал, что, по его мнению, искусство тем самым делает Сталину пиар. Черный, но пиар. Ведь не называют же поименно и постоянно всех тех, кого он уничтожил, – в отличие от него самого. И он, как вампир, насыщается энергией – писательской, актерской, телевизионной.
2003
Лютые патриоты. Особенности националистического дискурса в современной литературной критике
Что же делали все эти годы русские поэты? За ответом не требуется лезть в карман: страдали, пили, плакали и матерились.
Сергей Казначеев. «Современные русские поэты»
1
В модной в узких кругах телепрограмме «Апокриф», посвященной модной теме «Мода на моду», слышу от ведущего: «Проханов? Модный писатель!» Дорогого это определение стоит именно в устах Виктора Ерофеева – постоянного посетителя модных медиаинтерьеров – да еще в присутствии модного навсегда Василия Павловича Аксенова, приглашенного гостя передачи. Модный нынче персонаж, намного более модный, чем Ерофеев и Аксенов, писатель Александр Проханов. В любых так или иначе связанных с политикой либо общественной жизнью ток-шоу именно он, Проханов, – представитель якобы оппозиционной стороны, не очень-то богатой яркими личностями. Так и вижу составляющего гостевой список Владимира Соловьева, уныло перебирающего – Жириновский, Лимонов, Митрофанов, Проханов… хватит пальцев на одной руке.
Важное условие – чтобы персонаж был с «сумасшедшинкой», чтобы – заводной, чтобы распалялся, кричал, бледнел-краснел, желательно брызгал слюной. Тогда и аудитория, глядишь, подзарядится, возникнет напряжение и азарт.
Итак, два полюса – резко либеральный и акцентированно антилиберальный. А между ними проваливается нечто вялое, «центристское», мямля, а не человек и не партия, одно мычание, хоть его автор будь трижды членом правящей