Яга удовлетворённо кивнула и качнула головой. Заходи, мол. Я вошёл вслед за ней в избу, уселся на лавку.
— Скоро уж соседи болтать начнут, — ворчала Карелия Георгиевна, стуча кухонной утварью в районе печки. — Наповадился к старухе молодой ходить…
— Да какие соседи, я вас умоляю. Утро Рождества. К вечеру если оживут — уже хорошо.
— А дети? Детвора-то непьющая. Вон, носятся, играют. Всё видят…
— Ну… Что поделаешь. В деревне жить — по-деревенски выть. Хотя с вашей-то силой, Карелия Георгиевна, не обязательно и старушкой быть. Вы ж, небось, можете, как та же Леська, хоть молодухой, хоть девчонкой малолетней обернуться.
— Мочь-то могу, да на кой-оно мне надо?
Карелия Георгиевна сноровисто организовала чай, выперла откуда-то блюдо со свежими плюшками.
— О, плюшки — это я люблю! — оживился я. — Какой же герой без плюшек. А почему «на кой-оно мне надо»?
— А потому! Молодкой стану — от дурачья всякого с масляными взглядами отбою не будет. Отошью — ведьмой ославят, жечь придут. Это ж только настоящую ведьму трогать побоятся, а ту, на которую со злости наговорили — мигом истреблять кинутся. Придётся всех убить, куда деваться… А девчонкой — и того хуже. Видано ли дело, чтоб малолетняя, да одна жила, с хозяйством управлялась. Тут же найдётся тьма охотников помочь, плечо подставить, да хозяйство себе расширить.
— Да уж… Тяжела ты, женская доля.
— И не говори! Но я ж разве жалуюсь? Мне-то везде хорошо. Захочу — так обратно в чащу уйду. А могу и вовсе в загробный мир. Теперь-то, чай, Кощея там нет, жить можно.
— Вот хоть бы спросили для приличия, как у нас всё прошло, удачно ли, не осталось ли какого осадочка, — подколол я старушку.
Карелия Георгиевна посмотрела на меня, как на идиота. Молча сняла с полки и положила на стол круглый, начищенный до зеркального блеска металлический поднос. Бросила на него сморщенное яблочко. То покатилось по кругу так, будто внутри него находился некий хитроумный механизм. Я привстал и с любопытством посмотрел на блюдо. Увидел знакомые пустоши и без толку слоняющихся растерянных чертей. Двое от безысходности подрались. Остальные не обращали на них внимания.
— Вот оно, значит, как… Смотрели матч в спортивном баре, как белый человек.
— А то ж! — вздёрнула нос Яга.
Подняла яблочко — изображение исчезло. Что-то пошептала в ладонь, бросила яблочко снова. То покатилось, но уже в другую сторону.
Я увидел зимний лес. А по нему шла Леська. Или, скорее, лесовичка. Только вот на этот раз она выглядела не так осенне-празднично, как раньше. Подстроилась под среду, мимикрировала. Больше напоминала лешего — этакое чёрное бревно в переплетении чёрных же ветвей. Ни листочка, ни ягодки. И всё же чувствовалось каким-то образом, что это — именно лесовичка. Может, потому что не было в ней никакой гигантомании. Ростом была с обычного человека, если судить по окружающим деревьям.
Вот остановилась. Заяц попался в капкан, видимо, оставленный деревенскими. Лесовичка легко вынула зайца из ловушки, провела веточной рукой над лапкой, та срослась. Заяц ускакал, а лесовичка двинулась дальше.
— И где это она? — полюбопытствовал я.
— Смотри, может, примету какую увидишь, — пожала плечами Яга. — Чем могу уж. Тут моё колдовство на её колдовство.
— Она древнее тебя?
— Чегой-то? Она против меня — младенец!
— А силы у вас равные откуда?
— Силы у нас не то чтобы равные, они разные. Друг к другу не лезем, не мерялись — чай, не мужики. Жить друг дружке не мешаем, вот и воевать нам нечего. Да только я-то сама по себе появилась, так миру нужно было, чтобы я была. А Леська… С Леськой иначе вышло. Она человеком была, только лес любила сильнее людей. Вот дух леса её и выбрал. Слились они, значит, одним целым стали. И вот там теперь поди разбери, где Леська, а где лесовичка…
— Да мне это — не суть важно на самом-то деле. Мне главное её с Кощеем свести, а там — их проблемы.
— С Кощеем? — обалдела Яга и уставилась на меня. — Так ты не прибил его?
— Увы. Там сложнее оказалось. Чтобы прибить — сердце нужно, а оно не в яйце. Вернее, в яйце, да не в том. В небе летает. Выше неба, если быть точным. И я Кощея почти раскрутил покаяться и сдаться естественному течению реки времени, которая людей заставляет стареть и умирать. Но он мне, собака, условие выкатил — подай, говорит, Леську. Люблю, спать не могу. Не, ну что спать он с ней не может — это понятно. Там же один скелет, даже без бакулюса. Что конкретно исполнять собрался— большой вопрос. Но это, опять же, проблема не моя.
Баба Яга безмолвно покачала головой. По-моему, все окружающие люди (и нелюди тоже) уже тупо устали офигевать от моих весёлых приключений.
Мы смотрели, как Леська шарашится по лесу, нанося пользу его обитателям. Только что медведям одеялки не подтыкала. Наконец, она, видимо, умаялась и вернулась к себе в хижину. Внутрь «камера» не последовала.
— Ну, всё, — сказала Яга. — Больше не покажет.
Поднос демонстрировал фасад дома. Я разочарованно цокнул языком. Впрочем, тут же сгенерировал новую безумную идею.
— Карелия Георгиевна, а можно этот девайс с собой забрать? Я поиграю и верну, честное пионерское!
— Бери, — пожала плечами Яга. — Хочешь — насовсем забирай. Я себе, будь нужда, ещё изготовлю.
— От души. — Не стал я бросаться «спасибами», памятуя, от чего образовано это слово. — Как пользоваться?
— Яблочко берёшь в кулак, шепчешь ему приказ, кого показать, да бросаешь на блюдо.
— Принято.
Я встал, в одну руку взял яблоко, под мышку — поднос. Шагнул в сенцы.
— А ну, стой! — рявкнула вдруг бабуся.
— Чего? — повернулся я. — Не бесплатно? Так я в долгу не останусь, заплачу.
— Слышишь, бубенцы звенят?
— Местные катаются?
— То не местные…
Отстранив меня, Яга подкралась к двери, прислушиваясь. Бубенцы к тому времени уже смолкли. Выждав, старушка резко распахнула дверь. Потянуло холодом. А за дверью оказались трое в шубах и шапках.
— Эт-то что такое? — прошипела Карелия Георгиевна. — Совсем без ума?