Мое зрение затуманилось, когда я слушал тихие интонации его голоса. Моя грудь сжалась от боли, когда я увидел, как он выглядел в тот момент. Он даже сидел на крыше заваленного люка в полу. Где он обычно резал и избавлялся от пламени, которое, как он думал, было в его крови. То же самое пламя поднялось снова. Личный Армагеддон Флейма, место, где его демоны собирались для битвы.
«Я не хочу причинять тебе боль», — прошептал Флейм, его голос смягчился, когда он имитировал разговор с младенцем. «Я услышал треск в его тощей маленькой груди, дребезжание. Но мама попросила меня присматривать за ним, защищать его. Моего младшего брата». Флейм перестал раскачиваться, и я приготовился к заключительной части этой реконструкции. «Я считал его дыхание. Раз… два… три… его дыхание замедлялось… четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять… Руки Исайи опустились, его кожа была ледяной, но глаза все еще были открыты и смотрели на меня. Я ждал, когда он снова вздохнет… одиннадцать… и я ждал. Ничего не происходило. Я двигал руками». Флейм двигал. Осторожно, с предельной осторожностью, он двигал руками, словно пытаясь пошевелить спящего ребенка. «Двенадцать…»
Голос Флейма изменился. Он был умоляющим. Умоляющим, чтобы дыхание Исайи достигло двенадцати. Он покачивался взад и вперед. Мне стало дурно от отчаяния на лице моего мужа, когда он пытался разбудить своего брата. «Двенадцать... пожалуйста... до двенадцати ...» Затем он остановился. Флейм полностью замер. «Его руки упали в сторону. Его голова откинулась назад, глаза все еще были широко раскрыты, но он больше не смотрел на меня. Исайя ушел. Так же, как мама». Флейм поднял руки, все еще прижимая к себе призрак своего умершего младшего брата. «Он тоже бросил меня. Я причинил ему боль. Я заставил его
тоже покинуть меня...» Я плакала, пока Флейм оставался неподвижным, просто наблюдая за его пустыми, но напряженными руками так долго, что потеряла счет времени. Только когда Флейм пошевелился, я вытерла глаза.
Как можно бережнее он положил призрак брата на землю, затем свернулся калачиком над старым заколоченным люком, спрятав ноги и руки в животе. В комнате было тихо. Ветер напевал тихую мелодию снаружи, тяжелое дыхание Флейма ее аккомпанировало. Молча я пополз к тому месту, где он лежал. Деревянные половицы скрипели подо мной, но Флейм онемел. Двигаясь перед ним, я прижался щекой к холодной земле, отражая его положение. Глаза Флейма были стеклянными, когда он невидящим взглядом смотрел в пол. Его щеки были мокрыми от слез и красными от печали.
«Ты сделал все, что мог», — прошептал я, и мой голос нарушил плотный, тяжелый воздух, окружавший нас.
Я не думала, что Флейм вообще меня услышал, пока он не поднял глаза и не сказал: «Если ты умрешь, я тоже умру». Я замерла от глубины опустошения в его голосе. Но еще более тревожной была убежденность. Он имел это в виду. И я знала, что это правда. Я знала, что это правда, потому что чувствовала то же самое. Как можно жить с половиной сердца?
Я подвинула свои пальцы ближе, оставив их всего в части от его. Его пальцы дернулись, как будто он хотел взять мою руку и притянуть меня к себе. Но он был истощен. Я могла видеть по его сдувшемуся телу, что визит в прошлое разрядил последний кусочек энергии, который у него был.
«Я не умру», — пообещал я.
Флейм выдохнул. Сильное облегчение мелькнуло в его глазах. Но затем его взгляд упал на мой живот. «Мама умерла после того, как родила Исайю». Он задохнулся от своих слов. «После того, как она потянулась в подвал и взяла меня за руку, мой папа сказал мне никого не трогать, иначе зло внутри меня причинит им боль. Я подвел ее. Я взял ее за руку, когда не должен был. Потом, когда она умерла. Я держал Исайю». Слеза скатилась из глаза Флейма и упала на пол. Его лицо не пошевелилось. Я не верил, что он вообще осознал, что плача. «Я пел ему, Мэдди. Я пытался сделать его лучше». Мое лицо сморщилось от печали, и мне отчаянно захотелось обнять мужа. Чтобы избавить его от вины, которая все еще лежала тяжким грузом на его сердце. «Я качал его». Его глаза расширились, и с невинностью потерянной души он спросил: «А что, если… что, если я спою нашему ребенку? Если я качал их… и они умерли из-за меня?» Флейм покачал головой, его полуночные волосы упали на деревянный пол. «Я не могу быть папой, Мэдди. Я не знаю, как им быть».
Вот где мы могли поделиться страхом. «Малыш?» — нежно сказала я. Мои губы дрожали. Мне нужно было обнять его. Нет, на этот раз мне нужно было, чтобы он обнял меня . «Я... мне нужна ты».
Флейм замер. Наблюдал за мной. Я тоже позволил слезе упасть. Рука Флейма последовала за ней туда, где она приземлилась. Соленая капля покрыла кончик его пальца. «Ты грустишь», — заявил он. Он придвинул голову так близко ко мне, что я почувствовал жар от его щек. «Ты грустишь из-за меня? Потому что я причиню боль ребенку?»
«Нет», — возразила я так строго, как только могла. «Мне грустно, потому что я хочу твоего прикосновения. Я хочу, чтобы ты обнял меня».
Челюсти Флейма сжались, нерешительность отразилась на его лице — щека дернулась, глаза расширились, язык облизнул проколотые губы. «Ребенок», — прошептал он.
«В безопасности». Я глубоко вздохнула. «Наш ребенок в безопасности внутри меня. Ничто не причинит ему или ей вреда, детка. Особенно ты». Я улыбнулась сквозь свою печаль, как лучик теплого солнца сквозь грозовую тучу. «Ты его папа». Дыхание Флейма участилось, его грудь поднималась и опускалась быстрыми движениями. «Он или она уже любит тебя ».
Пламя полностью затихло. «Откуда ты знаешь?» Его голос дрожал от неуверенности.
Я проглотила комок в горле. «Я чувствую это, Флейм. С того момента, как я поняла, что беременна, я чувствую изобилие любви».
Медленно рука Флейма двинулась к моему животу. Ладонь на полу, он поднял указательный палец