Сейчас хасид, судя по всему, давно лежал на кладбище под Масличной горой, а вот старый русский монах мерно дышал в своей келье. В нём не было ровно никакого волнения, только уверенное спокойствие.
Он нравился этому Городу, как и Город нравился ему, несмотря на запахи мочи – ослиной и человеческой, истошные крики иноверцев, которые он слышал через каменные стены, опасности и войны, которые не истончаются на этой земле. Но старик знал, что если бы он сейчас сидел в холодной келье монастыря под Москвой, то думал бы ровно так же.
Всё справедливо, когда достигнуто нужное сочетание – четыре из четырёх, единое целое с четырьмя парами глаз, которые они продирают сейчас, умываются и готовятся в путь.
XXI
(видение)
Всякому овощу свой черёд. Было на свете три дома – дом-один, дом-два, дом-три, а четвёртому дому не бывать. Первый дом разрушили варвары, второй – римляне, а в третьем стоит печь, в печи – котёл, в котле – утка, в утке – яйцо, а кто спросит, что в яйце, – тот молодец.
Ещё в темноте три путешественника вышли с постоялого двора и вступили в лабиринт городских улиц.
Они шли сквозь него, и лабиринт расступался перед ними, как масло перед сталью. Слуги с трудом поспевали за ними. И дело было не в том, что они тащили несколько больших тюков. Странники двигались так, будто перед ними был не лабиринт, а его план, по которому был проложен маршрут.
Наконец троица забралась на гору над великим Городом и отослала слуг.
Время, казалось, потекло вспять, как когда-то оно текло на Севере, когда люди в шубах ходили вокруг своих церквей.
Гора пахла горькими и сладкими травами. Восток начал бледнеть.
Иерусалим с его редкими огоньками лежал внизу, как тёмный муравейник.
Вместе они установили прибор, оказавшийся величиной с собачью будку.
Глядя в оптическую трубу, Максим Никифорович стал что-то настраивать.
Внезапно – хотя о настоящей внезапности тут речи не было, но всё же это вышло неожиданно – над горизонтом сгустилось белое облако, которое сразу же стало шириться и дробиться.
– Не мираж ли это, господа? – скептически спросил Орлов.
– Нет, – медленно произнёс подполковник, – нет, это не мираж.
Перед ними из облаков и ветра строился город.
Подполковник с капитаном только крестились, а художник уже начал жать на какие-то рычаги в своём аппарате.
Внутри треснуло, и Максим Никифорович вдруг завыл от ужаса. Аппарат был испорчен: деревянный ящик был разбит, будто по нему ударили топором, а стеклянные пластинки оказались расколоты.
Топографы не обратили внимания на этот вой и вонзили карандаши в планшеты. Они лихорадочно фиксировали размеры и форму облачной аномалии.
Это был куб, уходящий далеко за пределы горизонта.
Капитан помнил, что он должен быть в двенадцать тысяч стадий с каждой стороны, и по привычке перевёл это в вёрсты. Получалось, как от Петербурга до Парижа.
Город над ними состоял пока из прямоугольных конструкций, но они постоянно двигались, будто уточняя своё положение.
Топографы увидели, что пророчество сбывается буквально: Небесный Иерусалим был отражением Иерусалима земного, только на месте его центра ещё не устоялась погода, и там картина была смазана потоками ветра.
Орлов вспомнил апостольские слова: «…а храма я не видел в нём – Бог и Агнец святыня его», и если так, то храм небесному городу не нужен.
Золото улиц, река, деревья – всё попадало, как на военную карту, капитан по привычке прикинул, выдержит ли мост повозку в пятьсот пудов, и выходило, что выдержит.
За спиной у него со скрежетом елозил карандаш, а подполковник, не отрываясь от небес, налаживал угломер.
Вдруг по Городу пошла рябь, и он вывернулся или, точнее, перевернулся.
Город уже не интересовала земля. Он перестал быть отражением того, что было под ним, и обратился остриями крыш к небу.
Теперь они видели несколько основ у Города. Город стоял на них, как на облачном слоёном пироге. Первая основа была из ясписа, то есть яшмы, вторая – из сапфира, третья – из халцедона, четвёртая – из смарагда-изумруда, пятая – из сардоникса, огненного сердолика, шестая – из простого сердолика, седьмая – из хризолита, восьмая – из вирилла, то есть берилла, девятая – из топаза, десятая – из хризопраза, одиннадцатая – из гиацинта, а двенадцатая была аметистовой.
Всё как им было обещано апостолом, и всё ложилось на карту Города с загадочными пометками «яш.», «1-хрспрз» – и так далее.
– Ничего не упускать! – Подполковник вцепился в свою удачу, как гусары во французский арьергард. С отцом подполковника действительно случилась досадная неприятность на большой войне: его поручик преследовал французского маршала и сорвал у него эполет. Эполет был неважной заменой пленному маршалу.
Ему не хватило десяти секунд.
Но и у его сына тут счёт шёл на секунды, хотя удача была верной.
Два карандаша беспрерывно двигались по бумаге, шевелились губы, заучивая словесное объяснение, которое будет записано позднее.
Капитан по себе знал, что видение, а особенно сновидение почти невозможно записать через несколько минут после пробуждения. Когда он как-то сказал об этом подполковнику, тот посмотрел на него странно, склонив голову, но ничего не сказал. Видимо, у него была похожая история.
Теперь они работали споро.
Сразу – иначе всё растворится как дым.
Видение перед ними поворачивалось и бледнело.
Наконец налетел порыв сильного утреннего ветра, и Город превратился в облака и синеву.
Видение пропало.
Округлость холма была забросана листами, Максим Никифорович плакал, обнимая свой аппарат. Он знал, что поможет товарищам разве что памятью художника. Дело его жизни лежало в его руках, будто мёртвый ребёнок, исполненный линз. Чтобы исправить дело, нужно отставить химию и вернуться к карандашу и кисти.
Запели птицы.
Наверх поднялись слуги с припасами и начали сервировать завтрак.
Старший из них быстро заговорил. Вернее, быстро затрещал, как митральеза, спрашивая о чём-то.
– Что басурман хочет? – поинтересовался Максим Никифорович.
Орлов перевёл медленно и отчётливо: «Он говорит, что хотел узнать, что это делали господа, когда так долго кричали и показывали пальцами в пустое небо».
Некоторые полезные сведения о русских путешественниках
Какая культурная значимость этой работы? Она заключается в том, что если ты хочешь читать войну и мир двенадцатого года, то читай документы, а не читай «Войну и мир» Толстого; а если хочешь получить эмоциональную зарядку от Наташи Ростовой, то читай «Войну и мир». Культурный человек тот, который заражается эмоциональным настроением от реальных