Уже тогда для этих целей больше всех подходил ЦУМ, пардон… торговый дом «Мюр и Мерилиз», занимавший то же здание в начале Петровки. В нем продавалось все: от шоколада «Кадбери» и кофе «Бразилия» до мужской и женской одежды европейских брендов «Ланвин» и «Долл» и, разумеется, духов «Букет Императрицы» — всего больше восьмидесяти отделов на любой вкус и запах.
«В глазах москвичей “Мюр и Мерелиз” был выставкой всего, чем торгует вторая столица применительно ко вкусам богатых великосветских кругов», — вспоминал кто-то из современников Ратманова. Ну а Георгий скрепя сердце отдал почти все деньги за брюки, жилет и пиджак по последней моде. Ничего не поделаешь — впереди Москва, Кремль… ну и МХТ.
Сто двадцать рублей — получите, распишитесь. Конечно, можно было попытаться заболтать симпатическую дамочку за прилавком и сторговаться рублей этак за сто, а то и за девяносто пять. Однако Ратманов решил избежать даже малейших слухов о том, что национальный герой скуп, и заплатил за это по полной стоимости.
— А вы не?.. — молодая кокетка узнала покупателя, когда он уже уходил.
И Ратманов грешным делом даже подумал попросить у девушки телефончик. Но вовремя вспомнил о том, какой век на дворе — телефоны тогда были у единиц, а также о своем неясном временном статусе: с официальной женой в будущем и бывшей возлюбленной в прошлом-настоящем. Притом что последняя даже не хотела его видеть и отказывалась подтвердить, что между ними что-то было.
— Нет, барышня, вы ошиблись, — бросил он продавщице на ходу. И, забрав костюм, зашагал по весенней Москве дальше.
Хорошая квартира с хорошими соседями, которую рекомендовали Жоре, оказалась не где-нибудь, а в доходном доме графа Хрептовича-Бутенева на Поварской, 18. Все соответствовало здесь новому статусу Ратманова. А среди соседей значился даже недавно открытый, первый в стране музей Льва Николаевича Толстого.
Впрочем, денег на съем у Георгия решительно не было. Все уже было истрачено на костюм. Посему он лишь постоял под окнами несостоявшегося жилища, да пошел есть. И если по первоначальному плану трапезничать думал в роскошном трактире Тестова на Воскресенской площади или в «Белуге» на Моховой, теперь планы пришлось скорректировать. Ратманов покушал в обычной кухмистерской, уплатив 50 копеек за тарелку щей из кислой капусты, гречневую кашу с котлетой, пирог с грибами и компот из фруктов. Что, впрочем, его совершенно устроило. Вкусно кормили в Москве во все времена.
Что до Московского Художественного театра — до него тоже было недалеко, грех не зайти. Но, пообщавшись на кассе с еще одной симпатической, Жора узнал, что постановку «Мнимого больного» со Станиславским в главной роли покажут не раньше осени. Кисловский, отправивший Георгия на этот спектакль, опять что-то напутал. Надо будет намылить репортеру шею, в очередной раз… Но потом, все потом…
И попаданец пошел готовиться к главному.
5
Кремль. Величественный символ древнего города и огромной страны, пусть в 1913 году Москва и не была ее столицей. Тем не менее перед гостями, которые не успели разъехаться после Романовских торжеств, он предстал во всем своем великолепии. Золотые главки церквей блестели в лучах почти летнего уже солнца, а пропитанные историей стены, казалось, шептали что-то о тайнах минувших веков… Кому шептали? Ратманову, разумеется!
В Большом Кремлевском дворце собралась вся знать, оставшаяся в городе, да и нетитулованные граждане, заслужившие право прийти сюда лишь особыми заслугами. Как сказал бы Юра Бурлак, пользуясь современным ему сленгом, здесь был полный солд-аут. Потому что сегодня, 31 мая 1913 года, в Кремле чествовали Героя, Спасителя Царя и Отечества, вольнонаемного агента сыскной полиции Георгия Ратманова!
Московский градоначальник, генерал-майор Свиты Его Императорского Величества Александр Александрович Адрианов стоял в центре зала на некотором возвышении, а его голос разносился вокруг торжественно и взволнованно. Разумеется, в своей речи он еще раз упомянул о поводе, заставившем всех собраться на эту внеплановую и спешно организованную встречу:
— Господа! Сегодня мы вновь обращаемся к подвигу Ратманова, памятному дню двадцать седьмого мая, когда Георгий выбил винтовку из рук несостоявшегося убийцы, что посмел обратить оружие против Его Величества. То был подлинный героизм и исполнение долга перед Родиной в самом наивысшем гражданственном значении. Своим благородным поступком Ратманов уже удостоился немеркнущей славы в веках!
Слушая градоначальника, все гости — от министров до скромных сослуживцев виновника торжества — стояли затаив дыхание. А в какой-то момент Адрианов прокашлялся и произнес:
— И я с гордостью объявляю о награждении героя императорским орденом Святого равноапостольного князя Владимира!
То, что орден был четвертой степени, никого не смущало. В конце концов, высшие степени предназначались военным не ниже полковника и соответствующим им гражданским — никем из них Ратманов не был. Но на общем тоне ликования сие не сказалось. Зал взорвался бурными и продолжительными аплодисментами, а также криками:
— Ура! Браво Ратманову! Слава герою! Ура-а-а-а!!!
Отныне грудь вчерашнего бандита украшал покрытый красной эмалью и обведенный по краям черным кантом крест с вензелем великого князя Киевского. А помимо ордена Георгию пожаловали потомственное дворянство по Московской губернии, дали чин коллежского асессора, соответствующий аж восьмому из четырнадцати классов Табели о рангах, и пообещали денежную премию в размере двадцати тысяч рублей!
«Надо проследить, чтобы не заныкали мои денежки!» — первым делом подумал бы на его месте меркантильный коллега, а в прошлом и наставник Ратманова Двуреченский.
Но последнего на приеме в Кремле отчего-то не наблюдалось… Зависть? Нежелание поздравить подчиненного, который вдруг обошел по чину? Ведь Викентий Саввич стоял теперь в чиновничьей иерархии двумя классами ниже и, в отличие от Ратманова, должен был откликаться не на «высокоблагородие», а на «благородие» обычное. Или же просто тот был занят по службе — но тогда мог хотя бы сказать? Ах, этот Двуреченский!
Впрочем, не было рядом и еще двоих сослуживцев по сопровождению Романовских торжеств. Саша Монахов отсутствовал по вполне уважительной причине — выполнял где-то очередное секретное задание особенной государственной важности. Ну а Дормидонт Лакомкин по прозвищу Дуля был всего-навсего осведом, или стукачом, при сыскной полиции — таким присутствовать здесь было и не по рангу.
Так или иначе, но желающих поприветствовать героя было достаточно. Торжественная часть вскоре перетекла во вполне демократический «бюффет», где Георгий только и успевал жать руки всем желающим. А потом еле устоял на ногах, когда его едва не сбил один неуклюжий молодой человек. Правда, тревога оказалась по большей