Если это упоминание действительно относится к дедушке Цветаевой, то можно предположить, что тот какое-то время был знаком с Львом Толстым, но не сумел оставить о себе приятного впечатления. Некоторые исследователи допускают, что Мейн познакомился с писателем через его жену, Софью Берс, вернее, через ее отца, но вопрос, где и при каких обстоятельствах он сблизился с доктором Берсом, – остается без ответа.
Другой документ более любопытен. Это неоднократно цитируемые воспоминания о Мейне московского градоначальника, князя В.М. Голицына:
«Это был делец в полном смысле слова, умный, остроумный, сдержанный, но из-за этих своих свойств не всегда приходился он по вкусу публике. Пробыл он во главе канцелярии три или четыре года и удалился на должность директора одного частного банка вследствие какой-то таинственной истории. В то время гонения на евреев были в моде, и в Петербурге почему-то думали, что в Москве им благоволит князь Долгоруков под влиянием Мейна, и говорили, что удаление этого последнего было потребовано оттуда, но насколько это справедливо, утверждать я не могу».
Запись, надо отметить, чрезвычайно двусмысленная, нуждающаяся в пояснении.
* * *
Прежде всего, бросается в глаза обтекаемость формулировок в приведенной характеристике. Князь Голицын был человеком образованным, умным, деловым, что для аристократа – большая редкость, и прирожденным дипломатом. Он сделал блестящую карьеру, чрезвычайно выгодно женился на наследнице богатого армянского рода, оставившей интересные мемуары о великосветской жизни конца XIX века, был вице-губернатором Москвы, затем губернатором и, наконец, 101 голосом против 4 был избран городским головой старой столицы.
Наряду со своими предшественниками Б.Н.Чичериным и Н.А.Алексеевым он вошел в историю Москвы как автор грандиозных реформ, давших городу первые электростанции, трамвай, централизованную канализацию, телефон. Учрежденные им муниципальные предприятия даже приносили прибыль, чего, кажется, не случалось ни до него, ни после, а возглавляемая им Московская городская дума сделалась заметной политической силой в стране.
Князь умел найти общий язык со всеми представителями московского общества, к каким бы политическим кругам они не принадлежали. О нем можно было сказать словами старого дипломатического анекдота, что его «да» означало «может быть»; его «может быть» означало «нет». А «нет» он не говорил даже грабителям.
Еврейская тема в России была щекотливой. Вплоть до царского манифеста 1905 года евреи официально не пользовались полными гражданскими правами. Для них существовала черта оседлости, квоты на прием в высшие учебные заведения и запрет на некоторые профессии. Состоятельные евреи эти препоны легко обходили, например, получением звания купца первой гильдии, почетным гражданством или другими способами. Небогатым евреям сделать это было гораздо сложнее, приходилось менять вероисповедание.
В периоды затишья под влиянием либеральной общественности антиеврейские законы смягчались, но за каждой волной революционного террора, в котором евреи принимали активное участие, следовало ужесточение. Тот же Левитан, например, дважды высылался из Москвы как «лицо иудейского происхождения», несмотря на заступничество многих выдающихся деятелей культуры. А известному датскому критику Георгу Брандесу, пожелавшему в конце XIX века посетить Россию, полиция предписала в 24 часа покинуть Петербург, ибо являясь евреем, он не имел сопровождающего лица.
В Москве проживало большое количество евреев; среди них были банкиры, издатели, адвокаты, журналисты, художники, музыканты, актеры, коммерсанты, ученые, писатели. Князь Голицын, как и вся прогрессивная общественность России, настаивал на необходимости полного равноправия евреев с коренным населением. Некоторые юристы-евреи, скажем, У. Каган, отец Лили Брик, проживая в Москве, специализировались на защите прав евреев. И что характерно, ни у кого из них, действовавших открыто и легально, в этой связи проблем не возникало.
А у дедушки Мейна почему-то вышла неприятность, в результате которой он вынужден был уйти с высокой должности. Что же это была за «таинственная история»?
Нет сомнений, что помощь начальника канцелярии московского генерал- губернатора в обходе разного рода бюрократических запретов была для евреев чрезвычайно ценной. Настолько ли, чтобы вчерашний нищий кадетик и бедный гувернер сумел за три-четыре года сколотить приличное состояние?
Иначе откуда у него взялся большой дом в центре Москве с дорогой мебелью, целый штат обслуги, лакей, повар и собственный выезд? Его «ежевечерние заказы повару меню на завтра были образцом барства, тяжелого, придирчивого, гнетущего…» (В.Цветаева. Записки, с. 27).
Взяточничество в среде российской бюрократии – правило, а не исключение. Чиновники у нас брали всегда, без разбору и милосердия; их ненасытная алчность многократно описана в русской, советской и постсоветской литературе и публицистике, она высмеяна в анекдотах. В наши дни московские чиновники богатеют в считанные месяцы, если не недели.
При царском режиме в России за взятки сажали исключительно редко, и сор из высоких изб не выносили. Однако если слухи о мздоимстве какого-то чиновника становились слишком настойчивыми и доходили до начальства, то виновного порой без шума спроваживали в отставку. Вероятно, именно это и случилось с А.Мейном, хотя, нельзя исключать, что евреев он любил совершенно бескорыстно, а деньги нашел на Неглинной, за углом, в старом чемодане. Их обронил ехавший мимо на пролетке лихач-ванька, тайный член итальянской мафии.
* * *
Вынужденно покинув канцелярию, А.Д.Мейн нашел достойное и доходное пристанище все у тех же евреев, которые его услуг не забыли. Голицын называет его директором частного банка, о том же осторожно упоминает и Валерия Цветаева, оговаривая, что знает это с чужих слов. (В. Цветаева. Записки, с. 29).
Видимо, это был Московский земельный банк, располагавшийся на Тверском бульваре и принадлежавший Лазарю Полякову, исключительно богатому дельцу, с замашками афериста, впоследствии разорившемуся.
Мейн был прекрасно осведомлен о делах состоятельных москвичей. Цветаев, называя его «лучшим и умнейшим советником», рассказывал: «…Хорошо знавший Москву, он давал мне много полезных указаний и советов… Исполнение их после приносило много больших выгод Музею… В доме Александра Даниловича в Неопалимовском переулке на Плющихе не раз в семейном кругу составляли планы дальнейшей стратегии» (Каган, с. 98).
Руководствуясь советами второго тестя, Иван Владимирович попытался ввести в Комитет по устройству Музея и Лазаря Полякова, сделавшего большие пожертвования, но встретил резкий отпор со стороны председателя, великого князя Сергея Александровича. Сергей Александрович считал для себя недопустимым заседать вместе с торгашом-банкиром, к тому же, евреем. Однако благодаря ловкости Мейна и настойчивости Ивана Владимировича инцидент удалось замять, и Полякова в комитет все-таки приняли.
Впоследствии А.Д.Мейн завещал музею собственную коллекцию слепков античной скульптуры, «числом свыше 120». (Каган, с. 51–52). Видимо, особой ценности они собой не представляли, поскольку в описях отдельно не упоминаются.
Глава одиннадцатая. Нервная невеста двух