Ой, при лужку, при луне,
при широком поле,
при знакомом табуне
конь гулял на воле…
Веселая колонна шагала по шоссе, привлекая внимание прохожих, которые останавливались и улыбались. Пели на разные голоса, с присвистом, с гиком.
Все пушки, пушки грохотали,
трещал наш пулемет.
Бандиты отступали —
Чапаевцы, вперед!..
Полеты начались глубокой осенью. Новенькие, только что поступившие с завода самолеты У-2, пришедшие на смену старенькой «аврушке», сверкали чистотой. Послушные, легкие в управлении и маневренные, они вызывали всеобщее восхищение.
Осень была дождливая, стояли туманы, и летную погоду буквально ловили, ожидая ее с нетерпением.
Оля попала в группу к инструктору Черевичному. Это был высокий худощавый человек с приятным улыбчивым лицом и приветливым взглядом. Своей доброжелательностью и мягкостью он располагал к себе каждого. В отличие от прежнего Олиного инструктора, Черевичный был тактичным, спокойно объяснял ученикам ошибки и промахи, вдаваясь в тонкости летного искусства. Говорил он неторопливо и только по делу, постепенно увлекаясь, когда речь шла о полетах.
К Оле, единственной девушке в группе, Черевичный относился с особой внимательностью, по-отечески. Был с ней галантен, помогал влезть в кабину.
— Что вы, товарищ инструктор, я сама! — говорила Оля, легко вспрыгивая на крыло.
Часто к нему на аэродром приходила жена с сыном. По тому, как радостно он их встречал, как мягко светились его глаза, можно было сразу определить, что семья у него дружная и счастливая.
Летала Оля хорошо, и Черевичный всегда был ею доволен. Особенно хвалил ее за точность расчета и безукоризненную посадку, когда отрабатывали приземление с выключенным мотором: с любой высоты и с любого места Оля умела спланировать на аэродром и сесть точно у посадочных знаков.
— Вот, учитесь у Ямщиковой, как нужно садиться без мотора! Великолепно! Спасибо, Оленька…
Оля, довольная, слегка розовела, и от смущения ее тонкие, изогнутые ниточкой, брови над ярко-зелеными глазами надламывались сильнее.
Наступила зима, в Москве начались морозы. Работы на аэродроме прибавилось — перед полетами нужно было разогреть замерзшие моторы, снять иней, наросший на самолете, или снег. Курсанты вставали затемно, надевали теплые комбинезоны, меховые шлемы, унты и шли на аэродром.
В нелетную погоду слушали лекции, выходили на расчистку летного поля от снега. Начались лыжные походы.
— Завтра все на лыжи! — объявил однажды Аркаша.
В этот день с утра поднялась метель. В лицо сыпал мелкий колючий снежок, забивал глаза, мешал смотреть. Соскучившись по лыжам, Оля легко бежала впереди, намного обогнав всю группу. Сильная и выносливая, она совсем не уставала: лыжи Оля любила почти так же, как плавание. Аркаша, пытавшийся угнаться за ней, безнадежно махнул рукой:
— Ты, Ямщикова, недосягаема… Сдаюсь!
Оказавшись впереди, Оля, чтобы не очень отрываться от остальных, останавливалась и, пропустив группу вперед, снова догоняла ее. Вдруг она увидела курсанта, бегущего с лыжами на плече позади всех. Это был Степа Вересов из группы, где собрались одесситы.
— Ты почему не на лыжах? — поинтересовалась Оля.
Остановившись, он перевел дыхание, смущенно улыбнулся, потер замерзшие руки.
— Не мой вид спорта… У нас в Одессе снега не бывает.
— Так это же легко! Первый раз, что ли?
Сощурив синие глаза, он посмотрел на Олю внимательно и ласково, пожал плечами, сказал:
— Никогда не пробовал. Вот и бегу, чтобы не отстать! — и засмеялся, запрокинув голову. — Но я научусь!
Оля залюбовалась его красивым лицом, продолговатым и смуглым. Темно-синие глаза с длинными, запушенными снегом ресницами играли и светились, разглядывая Олю. Обняв лыжи и высвободив руки, он сжимал и разжимал закоченевшие пальцы, стараясь делать это незаметно.
— Замерз? А перчатки?
Он опять смущенно улыбнулся. Оля заботливо протянула свои рукавицы.
— Возьми, погрейся! А то в сосульку превратишься. Бери!
— А ты?
— Я не мерзну! Мне они совсем ни к чему.
— Нет, сейчас мороз. Я лучше вот так…
Все еще обнимая лыжи, Степа сунул кисти рук поглубже в рукава.
— Да бери, бери! — насильно Оля всучила ему рукавицы, и он медленно, поглядывая на нее, стал натягивать их.
— Теплые еще… От твоих рук.
Оля заметила, что у него узкая красивая рука и длинные, как у музыканта, пальцы. Встретившись с ним взглядом, покраснела и не нашлась, что сказать. Почему-то запрыгало сердце, и, чтобы унять его, Оля глубоко вздохнула, потом нагнулась и стала подтягивать ремни крепления.
— Слушай, давай разведем костер! — предложила она вдруг. — Спички есть?
Он достал из кармана коробочку. Костер разожгли с трудом, обломав сучья и нижние сухие ветки с елей: ветки ломал Степа, огонь разжигала Оля, но ветер мешал, гасил пламя.
— Помочь? — спросил Степа, присев, чтобы закрыть собой ветер.
Пламя затрепетало, охватывая хворост, розово засветился снег. Снежинки таяли, не долетая до земли.
Молча стояли они рядом, глядя на огонь и не решаясь заговорить. Вокруг высились заснеженные ели, косо падал снег, в лесу было тихо, только потрескивал, вспыхивая, костер. На миг Оле показалось, что все происходит во сне.
Не отводя глаз от пляшущего пламени, чуть улыбаясь, Степа произнес медленно, словно сам с собой говорил:
— Знаешь, мне сейчас так тепло… Только не знаю, от костра ли… Давай запомним этот день…
Сняв рукавицы, он протянул Оле.
— Возьми… Нет, я сам надену — дай руки…
Несмело, словно боясь обжечься, она подала обе руки. Взяв их в свои, Степа слегка сжал Олины пальцы и привлек ее к себе.
— Ты удивительная… Я тебя буду очень любить…
Из-под Олиной шапочки тяжело выпали русые косы.
Дня два спустя Аркаша, словно невзначай, спросил:
— Что, Олюшка, теперь тебе одессит нравится?
— Аркаша, ну что ты так!.. — укоризненно произнесла Оля.
— Кажется, он серьезно… А ты?
Пожав плечами, она ничего не ответила, глядя в землю: огорчать Аркашу не хотелось.
Короткие зимние дни были целиком заполнены учебой и полетами. Вечером Степа уводил Олю из общежития к себе домой — жил он в Москве с матерью и братом.
Оле он нравился все больше и больше. Неторопливый, с мягкими, как у тигра, грациозными движениями, высокий и тонкий, как молодой тополь, он, казалось, пришел откуда-то из другого времени. Однако его неторопливость не была признаком медлительности — наоборот, как дремлющий тигр, он мог в любую секунду молниеносно собрать силы. В его глазах, полуприкрытых темными ресницами, не угасал живой огонек.
— Ты же одессит, Степа? А живете вы в