И тем не менее при встрече с Тимофеем, после трех стопок деревенской самогонки, Вовка признался:
– Знаешь, будто мороком меня обволокло. Пока там был, все казалось таким правильным и логичным. Ну есть люди, живущие в лесу, что ж тут такого? Да, тунеядцы, но не воры и не убийцы же. У меня пока других проблем хватает, за этих потом возьмусь. А потом как вышел оттуда, так и думаю: что-то там нечисто. Как они живут? На что? Что едят? В деревне говорят, там дети есть, а я не видел. Спрятали? Почему я там про это не вспомнил, не подумал?
В общем, секта казалась Вовке странной, но заняться ею времени у него реально не хватало. На запущенном участке хватало и грабежей, и драк, и хищений.
Все изменилось летом шестидесятого. В лесу потерялись две девочки. Пошли за черникой, отбились от компании и не вернулись домой. Вся деревня поднялась на ноги, сколотили отряды, отправились на поиски. И в отдаленном уголке, куда местные обычно не ходят, поскольку нет на том участке ни грибов, ни ягод, нашли тело молодой девушки. Она была присыпана землей, и, если бы не поиски детей, никто никогда бы ее не нашел. Однако собака одного из жителей что-то унюхала, и небольшой холмик раскопали.
Девушке на вид было около двадцати. Смерть наступила не больше месяца назад, она еще не успела разложиться так, чтобы лицо стало неузнаваемым. Тем не менее никто из местных ее не опознал. Она умерла от потери крови, поскольку на груди ее были четыре глубокие колото-резаные раны. А губы оказались сожженными дочерна, что сразу же вселило в поисковиков суеверный ужас и указало на возможных виновных.
Тут, конечно же, оставить в покое секту уже никто не мог.
– Мы подготовили целую операцию, – рассказывал Тимофей Аркадьевич, попивая капучино. А вот Алисе он в горло почему-то не лез, она даже не притронулась к напитку. – Следователь из области приехал со своей командой. Так я там и оказался. Нужно было сделать все тихо и быстро, чтобы до сектантов слухи не дошли и они не сбежали. Но при этом качественно. Ведь Вовка у них был и ничего не заметил. Мы боялись, что они могут спрятаться так, что и не найдем.
Облаву устроили ранним июльским утром. Сектанты действительно не ожидали, не успели ни убежать, ни спрятаться. И увиденное поразило и молодых милиционеров, и видавших виды следователей.
Оказалось, что землянок у сектантов было целых пять, а не одна. Но лишь та, в которую приводили Вовку, была более или менее оборудована. Остальные же походили на звериные норы: маленькие, тесные, темные. На входе в каждую стояла тяжелая решетка с большими амбарными замками, ключи от которых висели на поясе у одной женщины, которую затем назвали правой рукой Никифора. В землянках этих сидели как молодые девушки, так и мужчины, и даже дети. Детей, надо заметить, было немного: мальчик лет трех и две девочки до года. Все сектанты были истощены, но при этом горой стояли за своего лидера.
Но самое страшное открылось милиционерам, когда они вошли в старую церковь. Вовка описывал ее как заброшенную, но заброшенной она не была. Как не походила и на ту, в которой проводились нормальные религиозные обряды. Пусть коммунизм боролся с религией, но кое-где церкви все еще оставались. Бабушка Тимофея, даром что сын в люди выбился, не последнюю должность в министерстве занимал, держала дома иконы, молилась перед сном и маленького Тимошу пару раз с собой на службы брала. Как выглядит церковь внутри, Тимофей помнил.
В этой же все было иначе. Сотни толстых, оплывших свечей на всех поверхностях, тяжелая люстра на потолке, вместо плафонов на которой были надеты на шпили черепа разных животных: от крупных лошадиных до маленьких кошачьих. Фрески на стенах пугали смелых милиционеров не хуже люстры: лица людей на них казались гротескными, будто высеченными из камня плохим мастером.
– Вы видели картину «Руки противятся ему» Билла Стоунхема? – внезапно спросил Тимофей Аркадьевич, прервав рассказ.
Алиса отрицательно мотнула головой. Она, хотя и любила рисовать, в художественных галереях не бывала, картины не разглядывала. Зато Софи картину знала, поскольку сказала:
– Конечно.
Ну да, образованная, утонченная Софи не могла не быть знакома с предметами искусства.
– Вот те фрески на эту картину походили, – признался Тимофей Аркадьевич, и Алиса поклялась бы, что он поежился, вспоминая. – Если издалека смотреть, не понимаешь, что не так. Просто иррациональное чувство ужаса испытываешь. А если подойти ближе да присмотреться, то видишь, что не лица это вовсе, а будто восковые маски. Без глаз, без четких линий.
Алиса понимала, о чем говорит бывший милиционер. Пусть она не была знакома с картиной Стоунхема, но она видела фрески на стенах церкви. Видела эти жуткие маски, эти звериные оскалы. Видела – и едва ли когда-нибудь сможет забыть. Должно быть, пока там действовала секта во главе с настоящим колдуном, здание было наполнено тьмой, и его чудовищный облик видели даже посторонние. После того как колдун исчез из тех мест, церковь снова стала походить на обычное заброшенное строение. И лишь иногда еще являет людям свой демонический облик.
Но самое страшное ждало милиционеров в глубине церкви, на алтаре. На возвышении полулежал большой, грубо сколоченный перевернутый крест, а к нему была привязана девушка. Длинный конец креста с ногами девушки был чуть приподнят таким образом, что голова несчастной запрокинулась, волосы свисали до самого пола. Девушка была полностью обнажена и совершенно точно мертва. Невидящие глаза ее будто следили за каждым, кто подходил к алтарю, из ран на груди, к ногам посетителей, стекали реки крови. Возле девушки лежали четыре мертвых молодых человека.
Кого-то из милиционеров затошнило, они едва успевали выбежать из церкви. Тимофей же Аркадьевич, по его собственным словам, будто оцепенел. Стоял и смотрел на девушку, не в силах ни отвернуться, ни просто отвести взгляд. Позже, когда самые стойкие профессионалы смогли осмотреть место жертвоприношения, нашли за крестом еще и большой таз, наполненный кровью.