Шорохи, которые я с каждой минутой слышала все более явственно, оказались вовсе и не шорохами. И оплывшая тетка у стола, которую я сперва приняла за бредовое видение, никуда пропадать не торопилась.
Немного повернув голову на тощей комкастой подушке, я сквозь ресницы наблюдала за ней. Сперва она долго и тщательно толкла что-то в довольно высоком каменном стакане, потом высыпала черно-серую жутковатую массу на лоскут ткани и замотала его так, чтобы вся масса образовала нечто вроде шарика размером с чупа-чупс. Затем тетка заговорила с кем-то, кого я не видела:
-- Ось туточки оставлю. Как малая проснется, ты сам малость пожуй, чтоб мяхшее было, а тады и ей отдай. Маково семя от зубов лучшее всего помогает. Ну, картохи я вам сварила, печку затопила. Козу и сам подоишь, чай не маленький. А у меня еще своих забот – делать не переделать.
-- Благодарствую, тетка Лута, – второй голос, как мне показалось, принадлежал ребенку. – А ежли Элька опять начнет стонать? Делать-то чего тадысь?
Тетка на минуту задержалась у стола, тяжело вздохнул и недовольно буркнула:
-- А я откуль знаю?! Сильно метаться будет, ну, сбегай до старой Рантихи. Мабуть, она чего подскажет.
Женщина грузно прошлась по комнате, так что половицы отозвались жалобным скрипом. Скрежетнула несмазанными петлями дверь и захлопнулась. Где-то в отдалении истошно заголосил петух, и ему откликнулись еще более далекие голоса собратьев. А затем я услышала тихий детский плач, горький и какой-то совсем уж безнадежный.
Все это было настолько безумно, настолько не соответствовало ожидаемой мной больничной палате, что я боялась даже размышлять здраво, предчувствуя, куда меня приведут эти размышления. Глаза уже почти привыкли к легкому полумраку комнаты. И я с каким-то клиническим интересом изучала сейчас свои собственные руки: молодые, без единой морщинки, с длинными и крепкими пальцами. Ногти, к сожалению, были в жутком состоянии: под каждым из них четкая полоска грязи, да и заусенцев вокруг ногтевого ложа было достаточно. А еще на узких ладонях имелись довольно плотные мозоли и пара старых заживших порезов.
В общем-то, вывод напрашивался сам собой, но озвучить его даже мысленно я все еще не могла. Медленно опустила руки вдоль тела и тихонечко позвала:
-- Эй..!
На несколько секунд воцарилась тишина, затем трубное сморкание и торопливые шаги босых ног по полу. Передо мной предстал чумазый мальчишка с растертыми докрасна глазами и парой отчетливых колтунов в темных волосах. Одежда его достойна отдельного описания.
Рубаха из какой-то сероватой, давно не стиранной ткани, явно натурального происхождения, была мальчику маловата и довольно плотно охватывала тощее детское тело. На правом предплечье имелось две аккуратных штопки, а по горловине шла нехитрая вышивка крестом. Часть ниток на вышивке была порвана, и концы их небрежно мохрились. Штаны едва достигали середины икр. Края ткани внизу даже не были обработаны, да и на коленке зияла приличных размеров дыра. Ступни ребенка мне не было видно, но и так понятно было, что обуви на нем нет. Торопливо, размазывая по щекам остатки слез пополам с грязью, мальчик заговорил:
-- Элька, ты что, очнулась, что ли? – у него был не слишком-то и детский хрипловатый голос. Казалось, что он простужен и так и не долечен.
-- Очнулась. Только мне еще плохо. И пить хочется.
Вновь раздался торопливый топот ног, послышалась какая-то возня в том углу, что не был мне виден. И через мгновение мальчишка подбежал ко мне с грубым деревянным ковшом в руках. С ковша сбегали капли воды и падали мне на грудь, так как он почти тыкал мне в лицо этой посудиной, приговаривая:
-- Накася, испей вот. Сразу тебе и полегчает! – с какой-то истовой надеждой в голосе выговаривал он.
С трудом, опираясь на дрожащие руки, я села на своей постели и на несколько мгновений прикрыла глаза, пережидая головокружение. Мальчик суетливо тыкал ковшом мне уже в грудь, испуганно приговаривая:
-- Ты это… ты вот испей давай. А то как опять помирать начнешь…
Пить я хотела так, что меня не смущали ни не слишком чистая посудина, ни мерзкие запахи в помещении. Вода на удивление оказалась потрясающе вкусной! Такую я пробовала всего несколько раз в жизни: в той самой деревне, где бывала на каникулах. Она не идет ни в какое сравнение с химозной мертвой жижей, которую разливают в кулеры и пятилитровые баклажки и продают в магазинах как питьевую. Она была живая, эта вода. И набирали ее либо в роднике, либо в хорошем колодце.
От жадности я выхлебала, наверное, немного лишнего и, отдуваясь, но все еще боясь отдать ковш ребенку, сделала весьма неприличный жест: я поднесла к лицу собственный локоть и провела губами от него до самой кисти, собирая на грубый льняной рукав капли воды с лица. Жест этот не только напугал меня, но и вернул в реальность: так вытирались в виденных мною фильмах всякие средневековые крестьяне.
А мальчишка продолжал таращиться на меня. И жест мой, кажется, нисколько его не смутил…
Глава 2
Дорогие мои читатели, спасибо вам огромное за поддержку, звездочки и комментарии. Такое внимание к книге очень греет душу автора)) За те дни, что я существую в этом мире, я успела увидеть довольно много гораздо более неприятных вещей, чем тот самый жест, которым я утерла губы. Я видела, как с помощью двух пальцев сморкаются прямо на дорогу. Видела, как парень из соседнего дома лапнул за зад проходящую мимо девушку, и его дружки, стоявшие рядом, одобрительно заржали.
Плюсом к этому идут: туалет на улице, отсутствие проточной воды и многие другие «радости» сельской жизни средневековья. Мир, в который я попала, сильно отставал в развитии от того, в котором я прожила первую жизнь. Каждый раз, когда