— Простите, Якоб, а как вы столь хорошо стали говорить на русском? Вы ведь шотландец? И никакого акцента. — задала вопрос бывшая фрейлина Вдовина, сохранившая хладнокровие и рассудительность.
— У меня было двести лет, чтобы отточить умение говорить на русском. Кроме того, я в совершенстве владею французским, английским, латынью и гэльским. На них тоже говорю без акцента. На древнегреческом всё ещё говорю с акцентом, а вот мог писать — писал бы без него. Сейчас хотел бы овладеть немецким, но как-то недосуг. Слишком много интересного в мире живых происходит. Хочется хоть иногда понаблюдать за ним.
Вдовина и графиня Чарская достали сигареты, которые вставили в модные длинные мундштуки, супруг Вдовин вытащил щегольскую сигару, судя по толщине — Гавану, Елисеев с отстраненным видом принялся набивать небольшую трубку-носогрейку, Примакова вытащила стильную пахинтоску[2], а мадам Сталь, неожиданно оказавшаяся Лукерьей, достала модную сигариллу[3]. Через минуту зал стал окутываться клубами табачного дыма.
— Дамы и господа! Отлично! Это то, что нужно! — Голос Якоба Брюса звучал с торжествующим энтузиазмом. — Не представляю, чтобы я делал, если бы вы все оказались из общества противников курения.
— А что, такие люди есть? — спросила графиня?
— А что, есть такое общество? — поинтересовалась Вдовина.
— Всё есть, было и будет! — нагнал туману дух Петровского сподвижника. — Но мне пора, слишком долго я пребываю в этом плане бытия, Луша! Теперь внимательно прочитай текст задом наперед, не бойся, но и не ошибайся. И ежели чёрная свеча погаснет — сие означает, что дух Петра Алексеевича с вами. И свет не зажигайте ни в коем случае! Может быть худо!
Неожиданно в комнате потеплело, даже как-то стало жарко.
— Дамы и господа! Приступьи… Тьфу ты, приступим! — торжественно произнесла Лукерья Сталь. Она достала бумажку с текстом и, стараясь не запнуться начала произносить какую-то очередную абракадабру.
— Siriaht!!![4] — сначала, ну и далее по тексту.
Мгновенно в комнате потемнело: погасла единственно горевшая чёрная свеча. И тут же потянуло таким замогильным холодом, что пробрало даже толстокожего Елисеева. И тут раздался хохот, такой мерзкий, пробирающий до костей, что руки участников сеанса невольно разжались. Но если бы всё закончилось только хохотом, так это было бы за счастье! Но нет, громко хлопнула дверь, затем окно! Графиня могла поклясться, что все окна в доме были плотно закрыты, но тут самое большое, завешанное шторой, чтобы свет луны и звёзд не проникал в комнату и не помешали сеансу, совершенно внезапно лопнуло, а вот гостей и хозяйку салона от осколков спасла та самая пресловутая чёрная штора. Мгновение — и морозный ветер ворвался в салон, вымораживая по дороге всю решимость гостей, которая переросла в панику, когда стол стал подниматься над полом, чтобы через мгновение рухнуть, а посуда из буфета пронеслась в сантиметровой близости от головы мадам Сталь. Лукерья взвизгнула:
— Дух разбушевался!
А после того, как с журнального столика в гостей полетели чашки и бокалы, гости, точно понявшие намёк мятежного духа великого императора рванули на выход. Без вещей! В панике они про оные позабыли, присылая к графине на следующий день слуг никто об сем конфузе не обмолвился, но вот слухи… слухами всегда земля полнится. Так и на этот раз случилось. Почему-то буквально на следующий день о случившемся скандальном вызывании духов медиумом Лушей Сталь стало известно всей столице, да еще и в весьма ярких подробностях.
Глухой петроградской ночью в доме графини Чарской, которая в обморочном состоянии отпаивалась каплями в комнате секретаря (его работу выполнял студент, одновременно, бывший и любовником Элеоноры, совмещал приятное с полезным, и для бюджета аристократки из мясного ряда зримая экономия) под потолком висели два бесплотных духа. Так что говорить, что они «висели» это лишь условное обозначение примерного места их дислокации. Ибо намного проще было сказать: оба они пребывали в этом плане бытия. И был один дух безмятежным, ибо за время своей длинной жизни, Якоб Брюс если и научился чему, так это ждать и терпеть. Это сделало из духа мятежного духа наблюдательного, а ныне и духа безмятежного. А вот духом мятежным был дух императора Петра, которого ныне живущие чаще всего называли Великим. Император и умер не смирившись, да и за годы смерти характер его не улучшился ни на йоту! Так что мятежная душа требовала действий и рвалась. Сама еще не осознавая куда.
— И зачем ты выдернул меня из небытия, чтобы я наблюдал за этим представлением? — пробурчал Пётр своему бывшему верному сподвижнику. Всё дело в том, что ритуал сработал с первого раза, но душа Петра явилась в мир вместе с духом Якоба Брюса, который потом развлекался, разыгрывая доморощенных медиумов и участников спиритического сеанса. Яшка и при жизни слыл шутником, на всякие пакости гораздым, чего ему меняться во смерти?
— О! Герр Питер! Извини, что так вольно распорядился твоим временем, но очень мне хотелось показать тебе, что из себя представляет это так называемое «высшее общество», прости, Господи, за то, как они себя называют!
— Довольно мерзкое зрелище!
— Увы, герр Питер. Как я и обещал, я выдернул тебя накануне страшных событий. Твой потомок с мужеством обреченного идиота готовится просрать империю. У тебя есть шанс исправить положение дел.
— Какой такой шанс? Я дух бесплотный! — возмутился Пётр. Или ты предлагаешь мне из зеркала посмотреть в глаза потомку? И что я ему скажу?
— Ну. Насчёт потомка… Свечку я не держал, но нынешние Романовы твои потомки весьма условны, точнее, они точно НЕ ТВОИ потомки, и даже не Романовы по крови. Рюриковичи они. Хоть немного.
— Как так? — Пётр ошарашенно захлопал бы глазами, если бы они у духа были. А так эфирное тело его пошло волнами от возмущения. — Ну, свечку я не держал, но одним глазком подсматривал. Екатерина, которая Вторая, она сына Павла заимела от фаворита Сергея Васильевича Салтыкова, которого все считали красавцем, а дщерь твоя, Елисавета, этому потворствовала[5].
— Много воли бабам дал! — выдал вердикт Пётр.
— С тех пор правят потомки Салтыкова. Так сам посуди — род Романовых худой[6], детей в нём всегда было мало, а у Салтыковых всё всегда было полной чашей, в том числе и дети. Так что теперь потомки Салтыковых — Романовых расплодились выше всякого чаяния.
— Тьфу ты, прости меня, Господи!