— Кметям махни, пущай налучни проверят, старому пню хватит ума леших по кустам и ухабам рассадить, — бросил за спину Гюря.
— Стрелки на тетивы наложить? — Гостимир сделал условный знак воям, дюжина которых ловко соскочила с саней и волокуш, на ходу извлекая луки из налучней и готовясь к бою.
— Пущевай наложат, лишним не будет.
Тем временем белобородый старик с длинным посохом, аки по гладкой дороге, миновал засыпанную снегом поляну.
— Гюря Вышатич, по здраву тебе, — поклонившись, низким баритоном промолвил старец, который, как помнил Гюря, был седея луня уже в далекие, босоногие детские годы тиуна. Два десятка лет минуло с той поры, как Гюря покинул родную веску, а старый пень, кажется, нисколько не изменился, даже морщины остались те же, не уйдя глубокими оврагами в чело и ланиты5, лишь деревянной сохой сорвав неподатливый дёрн с кожи Ведагора. — С добром ли пожаловал иль с худом?
— И тебе не хворать, Ведагор, — не слезая с коня, дёрнул подбородком всадник, от чего острый кончик его бороды мелко затрясся. — Да как сказать, кому как.
Пронзительно-синие глаза волхва потемнели аки грозовая туча, но кипящий котёл гнева на высокомерное пренебрежение и нарушение тиуном всех писаных и неписаных правил не расплескался наружу.
— Поведай тогда, с чем пожаловал.
— От чего же не поведать, — похабно ухмыльнулся мытарь, — князь, отец наш, заповедовал с отказников вдвойне взимать, а коле откажутся и противиться начнут, сечь нещадно.
— Не по правде то! — пристукнул посохом Ведагор. — Князь по шкурке с дыма6 и по монете с рала7 взял. Весь и летом платила кормлением, когда княжий воевода на стругах с ратью шёл. Мы же дружину у князя на защиту не звали ни разу, сами от лихих людей отбиваемся, — грозно намекнул волхв, всем видом показывая, что в «лихие» люди легко могут записать и Гюрю с кметями. Один неосторожный шаг или слово и полетит стрела с костяным или калёным наконечником. — За что двойной оброк?
— Где ты ту правду узрел, старик? Правда давно за князем, как он речёт, тако и будет. Прими свет истинной веры, Ведагор, — одним глазом наблюдая за взмывшим в небо тёмным дымным облачком далеко за веской, доверительным тоном, будто предлагая великое благодеяние, сказал Гюря, свесившись к служителю богов. — С принявших крест велено подати не емати8.
Вместо ответа Ведагор стрельнул взглядом в сторону вески, за которой начинало подниматься зарево подпаленного капища. Через несколько ударов сердца ветер принёс отзвуки истошных людских криков и звон металла.
Гюря не успел ничего понять, как мир в его глазах взорвался цветовыми всполохами от врубившегося в переносицу окованного навершия посоха, а небо поменялось местами с землёй. До того, как наступила спасительная тьма, в уши тиуна врезался свистящий звук охотничьей стрелы, перебивающий ржание коней.
В себя мытарь пришёл от чувствительного удара по рёбрам, пробившего подбитую мехом милоть9, кольчугу и плотный поддоспешник. С трудом разлепив заплывшие глаза и натужно выхаркнув тугой сгусток руды10, забившей гортань и хлюпавшей в носу, Гюря разглядел тёмный контур человеческого тела, заслонившего собою солнце.
— Когда твоя мать разрешалась от бремени, повитухи не смогли принять плод, идущий ногами. Веселина кинулась к капищу и свет ты увидел в моих дланях. Знать бы тогда, что вместо хлопка по заду надо было шваркнуть тебя головой об угол лавки. Но дитя, невинный внук Даждьбога, разве я мог? Слепый Велемир прозревал грядущее, узря дым и пламя над веской и капищем, но даже он не ведал, что аки тать и шиша11 душегубцев приведёшь ты. Ты, которого он не единожды спасал от лихоманки и костлявых рук Морены. Велемир нонеча ушёл в Ирий, приняв смерть от меча нурманна, которого привёл ты, а варяги княжича сожгли капище и аки степняки пошли крушить весь. Несите яго, — темнота с голосом волхва в абрисе слепящего света качнула верхней частью тела. Гюря почувствовал, как чьи-то сильные руки схватили его за шкирку и будто нашкодившего щенка поволокли следом за степенно вышагивающим служителем старых богов.
Несмотря на гудящую голову и отнимающиеся от слабости ноги, с каждым мгновением зрение возвращалось к тиуну. Сперва пропали круги, потом цветовые пятна сложились в нормальные контуры и картинки горящих домов и… тела порубленных жинок и детей. Помощники волхва не церемонились, с размаху ударив Гюрю о землю рядом с повдоль разрубленным мальчонкой трёх или четырёх лет возрастом. Один из глаз мёртвого мальца, не залитый чёрной спекшейся кровью, не успел окончательно подёрнуться рыбьей дымкой взгляда мертвеца, до сих пор взирая на мир с детским любопытством и некой укоризной к взрослым дядькам, отнявшим у него жизнь.
— Ну что, уй12, признаёшь сыновца13 своего али нет? А Божену, сестру свою? — вздёрнув, Гюрю больно пнули по почкам и схватили за волосы, развернув лицом к мёртвой, залитой кровью жинке с перерезанным горлом и разорванной до белых грудей понёве, в которой её, по всей видимости, выволокли из дома, наполовину погруженного в землю, а сейчас весело полыхающего чадным пламенем. — Ты горд, клятвопреступник — раб распятого бога?
— Хр-р, — плюясь кровью, прохрипел тиун, глядя на мёртвую сестру.
— Так ты её отблагодарил за то, что она ночами от тебя не отходила, когда ты расшибся, упав с дерева. Так ты свет новой веры несёшь. Хорош, нечего сказать!
Тут под ноги Гюри рухнуло ещё одно тело, правда в этот раз ещё живое и оказавшееся Гостимиром, из бедра и правого бока которого торчали обломки двух стрел.
— Побили наших, — выдохнул десятник, — как уток на взлёте.
— А ты, рад, что служишь жрецам распятого бога? — склонился над десятником волхв.
Гостимир ощерился, плюнув в старика.
— Душить вас, поганых, надо, огнём и мечом…
— Душить, говоришь, — хмыкнул Ведагор, кивнув кому-то за спинами Гюри и Гостимира, — вельми зажился ты, Гостимир, загостился в нави. Морена уж иссохлась, ожидаючи. Ох, о чём я, по новой вере грешники в ад