— Ладно, — сказал Дмитрий, потом достал из папки чистый лист бумаги, открыл пузырек с чернилами и положил ручку на край стола, ближе к задержанному. — Тогда, Павел Владимирович, я прошу вас записать здесь все, что вы рассказали.
— Что записать? — переспросил Захаров. — Про то, как я попал в плен? Или как сбежал и оказался в концлагере в Полянах?
— Пишите обо всем.
— Ну, это будет не быстро.
— А мы никуда не торопимся.
Допрашиваемый придвинулся ближе к столу и стал писать. Некоторое время в комнате стояла тишина, нарушаемая лишь скрипом ручки по бумаге.
Закончив писать, Захаров протянул бумагу Юркину.
— Вот, все написал, — пояснил он.
Капитан взял листок. Задержанный изложил то, о чем говорил. Не убавил и не прибавил, изложил все, как есть. Но офицера интересовало не это. Он протянул лист бумаги Матюшину.
— Товарищ следователь, — сказал Дмитрий, — обратите особое внимание на почерк, которым написано признание.
Следователь взял бумагу, а капитан снова полез в папку. Допрашиваемый поначалу смотрел на него с недоумением, затем снова прищурился и глядел как-то не то зло, не то опять настороженно.
— А теперь сравните вот с этим. — Теперь в руках Юркина была та самая слегка подпорченная водой бумага.
«Список курсантов, — догадался старший лейтенант. — Или один из рапортов агента Юрия».
— Это один и тот же почерк, — заметил Матюшин, рассматривая по очереди оба листа. — Даже без графологической экспертизы видно.
— Совершенно верно.
Захаров даже открыл рот, чтобы что-то сказать или спросить, но сдержался. Капитан посмотрел на него.
— Знаете, что это, гражданин Гордеев? — Дмитрий развернул найденный ранее листок бумаги.
— Что? — хрипло и зло спросил задержанный.
— Это документ за подписью агента по кличке Юрий. Рапорт из архива филиала Варшавской разведшколы абвера. Здесь Юрий как инструктор докладывает о проведении подготовки будущих диверсантов, которых обучали перед заброской в советский тыл. Для диверсионных операций и прочей подрывной деятельности. И знаете что? Удивительно, что почерк агента как две капли воды похож на ваш. Или нет?
Захаров вытаращенными глазами бешено смотрел на капитана. Михаил напрягся и даже невольно опустил руку на кобуру, в которой лежал пистолет. Казалось, что вот-вот, секунда-другая, и задержанный набросится на кого-то из присутствующих. Он даже привстал. Но потом, тяжело дыша, опустился обратно.
— Ну, так что, Захаров, разговор будет? — спросил Юркин, которого эта сцена, похоже, ничуть не смутила.
Тот кивнул. Кажется, будто он от злобы и бессильной ярости временно лишился дара речи.
— Тогда говори.
— Можно закурить? — попросил допрашиваемый, но уже без злобы.
— Кури. — Капитан положил на край стола папиросу и спички.
Захаров закурил и жадно затянулся.
— Это все правда, — выдохнул, наконец, он. — Я действительно сам сдался в плен. Кузьменко и Васильев не соврали.
— Я в этом даже не сомневался. Кадровый офицер не будет врать. А уж командир, на глазах которого положили всех его ребят, и подавно. Почему ты сдался?
— Я… — Допрашиваемый снова сделал глубокую затяжку.
— Планировал, — подсказал Митьков.
— Ну… да, можно и так сказать. Я сначала думал сбежать. Напросился в разведку, думал, улизну потихоньку да затеряюсь где-нибудь. А тут немцы. Ну, я и сдался.
— А еще сдал расположение части, — не спросил, а утвердительно сказал Дмитрий.
— Они пригрозили мне пытками.
— Что было потом?
— Потом меня отправили в концлагерь. Здесь я вам не соврал — он действительно находился на оккупированной территории. Там я начал сотрудничать с лагерной администрацией. За это меня лишний раз не били и не оставляли без пайка, не отправляли на тяжелые работы.
— Как ты попал в разведшколу?
— Случайно. Предложили нескольким заключенным. Я был в их числе.
— И вот так, легко и с радостью, согласился? — поинтересовался старший лейтенант, не скрывая сарказма в голосе. Теперь на смену злости пришло чувство гадливости и омерзения.
— Нет, конечно. — Захаров виновато посмотрел на него. — Это было предложение, от которого не откажешься. В противном случае меня бы убили. Или сунули бы в другой лагерь, куда худший.
— И без поблажек, — заметил капитан. — Там бы тебя гоняли, как всех. А то и повесили бы.
— Да, да, — с готовностью закивал задержанный. — И еще бы рассказали, что я сотрудничал.
— О, мил человек, это тебе была бы прямая дорога на тот свет. И не обязательно от рук лагерной охраны.
— Да, вы правы.
— Значит, ты прошел обучение в разведшколе. Так?
— Так.
— Что было потом?
— Потом… — Допрашиваемый вздохнул. — Потом было испытание.
— Тебя забрасывали в тыл?
— Да.
— С какой целью?
— Разведка. Узнать расположение частей, техники…
— Я не ошибусь, если скажу, что ты справился с заданием?
— Не ошибетесь. Потом меня забрасывали еще дважды, с той же целью. Я себя показал… — Захаров запнулся. — Нормально. И мне предложили уже самому обучать других.
«Наверно, хотел сказать “хорошо”, — усмехнулся про себя парень.
— Но потом тебя все-таки бросили на вербовку узников в лагерях?
— Да. Немцы заметили, что у меня хорошо получается уговаривать людей. Так я и оказался в Полянах. И не только. Я ведь и про Маутхаузен не соврал — там я тоже был.
— Вербовал в армию Власова? — спросил Михаил. — Или для подрывной деятельности?
— В основном первое. А там уж те, кто соглашался, сами выбирали, куда им идти.
Юркин скептически посмотрел на допрашиваемого. Да, он заговорил, рассказал правду. Вот только офицеру казалось, что не всю. Либо в чем-то этот гаденыш привирает. Чего только стоят его попытки выставить себя жертвой, мол, согласился только под угрозой пыток или смерти. Как же, держи карман шире. При желании капитан мог на него надавить, но что-то ему подсказывало, что сейчас этого лучше не делать. Доказательства у них есть, но нужны еще. Сам Захаров в любом случае никуда не денется. Матюшин — человек дотошный, да и ситуация — не кража кулька семечек на базаре. Будет этот гусь под стражей сидеть. А они с Мишкой пока найдут еще доказательства. Тем более что у Дмитрия появились еще кое-какие мыслишки.
Дальше Захарова допрашивали уже втроем. Тот уже ничего не скрывал: рассказывал, куда его забрасывали в разведку, кого вербовал и прочие детали. После этого следователь объявил задержанному о заключении под стражу, и его увели.
— Ну и дельце, ребята, скажу я вам, — произнес Матюшин, снял очки и потер глаза.
— Ой, не говори, друг Володя, — сказал Юркин. — Ну, об исходе дела можно не спрашивать.
— Конечно, и так все ясно. Будь мы сейчас на «гражданке», я бы вам то же самое сказал. А тут условия военного времени, — проговорил следователь. — Но доказательств не так много.
— Будут еще,