– Еба-а-а-а. Эт тема!!! – пьяно басит светловолосый покойник, похлопывая своего другана по плечу.
У меня вспыхивают красные молнии в глазах. Понятия не имею кто это, но, если он тоже её задолбал, я снесу голову и не замечу. Внутри оголённые провода. Только подумай про огонь, взорвётся на хуй.
– А-то!
Смотрю на то, как второй подкуривает, передаёт зажигалку интересующему меня мудаку. Оцениваю. Делаю это машинально. Перед спаррингами всегда так делал. Нужно заранее понимать на что можешь рассчитывать. Я не долбаёб без царя в голове, просто так не полезу. У меня на случай пиздеца кастет в кармане. Не понадобится, но всё равно есть.
Два хлюпика бухих. Лежачих на обочине жизни не пиздят? Забью болт на эту джентельменскую херню. Марина сказала, что у неё синяк на половину руки, как он хватанул. Что ж… я буду посильнее хрупкой девочки.
– Слушай, а если мы через этого хера… – щёлкает пальцами в воздухе, – бля… как его там… Ну… этот, рыжий такой, в очках ещё постоянно ходит. Тёлка у него блонда, волосы до жопы. Бля! Не помню. Не суть, короч, может через него сде…
– Ээээ, братан, стопэ, – прерывает второй, – придержи мысль, я ща вернусь.
Пацан резво разворачивается, намереваясь свалить.
– Мих, ты куда? Ток вышли же. Если сиг нет, я дам, давай постоим, меня сейчас блеванёт от кальчика. Пиздец. Надо продышаться.
– Ща.
Отмахивается и ныряет обратно за дверь попутно, свою сигарету туша о стену. Искры летят в разные стороны. А я отрываюсь от кирпича, чтобы медленно тронуться в сторону уёбка.
Глава 24
– Ритуль, может вот такое, а? Весёленький цвет, как думаешь?
Мама прикладывает к груди отрез из бирюзового атласа. Кривлюсь, но вовремя исправляюсь и выдавливаю улыбку. Она у меня рыжая теперь. Бирюза не очень. Но, я старательно веду себя прилично, я же хорошая девочка… хорошая дочка. Не хочу обижать, но и здравый смысл донести тоже не получается.
– Мам, может готовый вариант? – ещё раз предпринимаю попытку переубедить.
И ещё хочу добавить пару предложений… но молчу. Хорошая девочка – помню про это.
– Хочу что-то свежее, – воодушевлённо отвечает, – не шаблонное как у всех. Своё!
Прикрываю глаза. Боже мой…
Поглядываю с тоской на пёстрые ряды из мотков с тканью, какой-то фурнитурой, нитками и прочим… Мама в приподнятом настроении, вот уже неделю как. Такая счастливая, словами не передать. У меня всё диаметрально противоположно, но собой её настрой не порчу. Терплю. Улыбаюсь. Не имею я право желчь выбрасывать в атмосферу только из-за того, что у неё в личной жизни всё ништяк, а у меня пробито дно.
И ведь ничего не расскажешь! Мне не хватит духа рассказать о том, что есть видео позорное и про унизительную сцену в туалете юридического. Моя мамочка умрёт от потрясения, если узнает. В её голове – я цветочек. Приходится соответствовать.
Только когда она ко мне интерес теряет и отворачивается к очередным моткам, смотрю в пол, пряча эмоции.
Я домой хочу. Я устала. Я седьмой час брожу между тряпками, нитками, пуговицами и прочей фигней!!! А всё почему? А потому что мама летит в отпуск… И ей срочно нужен тот самый сарафан по щиколотку, но такой, чтобы пипец объёмный и летящий. Как в молодости бурной…
У меня дёргается глаз.
Как пчёлка она кружится вокруг пёстрого разнообразия, вся такая воздушная и лёгкая. А я вот придавленная пудовой стеной рядом плетусь. Моя кислая мина повод подтрунивать у скучающих продавщиц. Вот им весело.
В какой-то момент начинает звонить телефон из маминой сумки, хочу окрикнуть, но она так увлечена, что приходится самой лезть и смотреть кто там такой настырный. Третий раз звонит. Наверное, её «молодой человек». Я, кстати, его видела мельком. Невысокий, коренастый, около пятидесяти лет с залысиной, но вполне весёлый дядька. Чисто внешне не айс, но мама от него в восторге, судя по поведению, а он сам такими глазами на неё смотрит, что хоть с огнетушителем рядом бегай.
Л-любовь.
Изрядно помучавшись, выуживаю вопящий аппарат и вижу:
«Оля С»
Мурашки по коже… потому что я знаю только одну Олю С… одну.
Руки дрожат, кидаю взгляд на спину мамы. Не смотрит. Отступаю назад, дыхание сбивается… Зачем она звонит? Внутренняя тревожность нещадно накидывает варианты. Один хуже другого.
В груди разливается паника, выхожу из магазина, как можно тише дверь прикрывая, пальцы колет, но я всё равно нажимаю на принять… Зажмуриваюсь. Ветер в лицо, волосы в разные стороны разносит, а в груди всё сжимается. Каким-то шестым чувством понимаю, что сейчас будет полный пиздец.
Через вздох слышу:
– Взяла всё-таки! – орёт Ольга Семёновна в трубку торжествующе-зло, – Проснулась совесть наконец-то?! – и без перехода: – Мой мальчик между жизнью и смертью!!! Из-за твоей паскуды – дочери! Вырастила шалаву!!! Шаболду! Я его засажу, поняла меня?! Чуть не убили мальчика моего! Я так этого не оставлю! Найду управу! Всех вас закопаю! Что-то случится, я так не оставлю!!! Засажу!!! – голос срывается на визг.
Обмираю вся, в груди бьётся сердце, намереваясь вырваться из тела. Засажу? Больница? Грубые слова ранят, но это ничто по сравнению с тем, что было сказано.
Игнат… она про него сейчас? Фантомная боль в теле. Синяк на руке пульсировать начинает, я словно чувствую пальцы Андрея там и на шее тоже, когда он меня словно куклу прогнул над унитазом.
И именно в тот момент, когда я не знаю, что сделать правильнее, ответить ей или сбросить, у меня вырывают телефон. Резко и рывком. Вздрагиваю оборачиваясь.
– Я сказала, – звучит очень тяжелый и спокойный голос мамы, – чтобы ты больше никогда не звонила мне, разбирайся со своим уголовником сама!
Мимо народ идёт, мы на ступенях в магазин стоим, ветер, голоса, но я слышу только то, что они говорят, полностью концентрируюсь на маленьком пластике в руках матери.
– Он не виноват! Его подставили! Андрюша никогда!!! Это твоя шлюха его подставила! Натравила на него мужика! Это она! Он в больни…
Лицо мамы каменеет и становится каким-то отталкивающе яростным. Отступаю на шаг, слетаю с одной ступени и ногу подворачиваю, но не чувствуя боли выпрямляюсь. Дыхание давно сбито, а пульс скачет как ненормальный. Ловлю все эмоции, жадно всматриваюсь.
– Я всё сказала! – Жёстко рубит. – Будешь звонить, я напишу на тебя за преследование, понятно?
Мама сбрасывает и разворачивается ко мне, сокрушённо выдыхая ловя мои глаза. Там нет больше ярости. Просто какая-то грусть, словно она расплакаться хочет от бессилия, но держится. И это меня пугает.