Гелона здесь хорошо знали, а потому заказ он нашел быстро, в отличие от нескольких других ватаг, маявшихся в порту без работы. Гелон — человек ответственный, и воин изрядный. Он честно меняет свою кровь на хлеб и серебро, да и с почтенным купцом Хапасали он уже ходил когда-то вместе. Тот чуть не прослезился, когда старого знакомого увидел. Разбойные рожи остальных данайских наемников ему не внушали ничего, кроме обоснованных опасений.
— Сколько нужно парней, уважаемый? — спросил Гелон.
— Три сотни, не меньше, — горестно усмехнулся купец, и Тимофей даже брови поднял в удивлении. Это много, очень много для простой прогулки по стране Хатти, где столетия царил железный порядок.
— Все так плохо? — прищурился Гелон.
— Надеюсь, не так, как говорят люди, — криво улыбнулся купец.
Гелон подумал немного, а потом согласился. Ничего другого все равно нет, а сидеть в городе и проедать то, что скопил — глупость глупая. Он успеет сделать один рейс до Хаттусы и назад, и все это время будет сыт. И его люди будут сыты. А весной, когда позволит погода, они переправятся через Геллеспонт (2) и пойдут на север, через земли фракийцев, к великой реке Данубий. Там собираются караваны, которые идут на запад за оловом, и на север, за солнечным камнем. Если совершить два-три таких перехода, то можно вернуться назад, в родные Афины, и жить припеваючи до конца дней своих. А может, случится так, что Гелон сделает богатый подарок царю Менесфею, и тот даст ему кусок доброй земли, включив в ближний круг воинов. Тимофей даже хмыкнул. Дядя у него мечтатель. И так из нищего наемника стал вожаком своей ватаги. Неужто можно большего хотеть.
— Беги в порт, — велел Гелон племяннику. — У нас полсотни воинов, нужно еще пять раз по столько. Тащи сюда всех, кто может держать копье. Я видел, там мается много бездельников. Караванов становится все меньше.
Тимофей понятливо кивнул и быстрым шагом направился в порт. Он видел тех, о ком сказал дядя. Они ему еще кувшин доброго вина поставят за такие-то вести.
* * *
Первые признаки беды они заметили через три недели после выхода из Трои. Там, где в прошлом году стояла придорожная корчма и небольшой рынок, теперь лишь чернеют обгорелые развалины. А на месте колодца и вовсе нашли только смрадную яму, набитую доверху телами хозяев и их слуг. А ведь здесь брали зерно в дорогу, поили ослов и отдыхали. Каждый осел после дневного перехода выпивает ведро воды. А сколько выпивает тысяча ослов?
— Плохо, очень плохо! — почтенный торговец Хапасали, чье имя, словно в насмешку, означало «защищенный», горестно качал головой, глядя на руины. — Если и дальше будет так, как здесь, конец торговле.
Худощавый, невысокий купец имел длинный нос, украшенный аккуратной бородавкой, и взгляд битого жизнью человека. Он одет в длинный пропыленный хитон и колпак из войлока, а на его поясе висит кинжал внушающих почтение размеров. Пояс его кажется потертым, как и рукоять ножа, выложенная слоновой костью. И, судя по всему, работник торговли обращается со своим оружием весьма умело. Караван переночевал там, где когда-то давали купцам приют, а наутро двинулся дальше. Впереди есть речушка, где можно напоить ослов. Осел не человек. Он не пойдет вперед, если его будет мучить жажда, и поэтому им придется свернуть с проторенного пути.
Выжженная зноем степь изрезана горными хребтами. Голые серые скалы, тянущие макушки к небу, опоясаны тусклой зеленью зарослей, взбирающихся по каменистым склонам. Где-то здесь пробивается ручей, который и питает здешнюю растительность. Вот же он! Ярко-зеленая полоса впереди кричит о немыслимом богатстве, ведь там, где есть вода, есть жизнь. Вот и здесь, около мелкого ручья, что шириной в каких-то четыре шага, стоит деревушка, а ее жители поглядывают на незваных гостей без малейшей приветливости. Тысячи животных и людей выпьют воду, взобьют грязь копытами и истопчут берег, завалив его дерьмом. А крестьянам от этого никакой прибыли, одно беспокойство. Тут нет царских воинов, а стража караванов порой ведет себя хуже разбойников. Вот и сейчас несколько ушлых парней зашли по-хозяйски в деревню и вернулись оттуда с козой, которую тянули за рога. Ее хозяин получил в морду и теперь сидит в пыли, сплевывая кровь и провожая караван ненавидящим взглядом.
— Конец! Конец торговле! — продолжал причитать Хапасали.
— Простите, почтенный, — обратился к нему Тимофей. — Но почему торговле конец? Ну, подумаешь, налетели лихие люди, сожгли какой-то сарай. Ну, бывает. Чего вы так убиваетесь-то?
— Ты не понимаешь, парень! — зло посмотрел на него купец. — Торговый путь — это жила, по которой течет кровь. Перережь ее в одном месте, и самый сильный воин погибнет, неспособный больше драться. Представь, что еще два таких постоялых двора разорили? Что мы будем делать? Мы не прокормим такую ораву, если нам не продадут зерна и не пустят наших ослов к колодцам и водопоям. У нас впереди город Сангарий, на севере — царство Каласма, на юге — Хаппалу. Либо кого-то из их царей покинул разум, и они занялись разбоем, либо в стране Хатти больше нет порядка, который держался последние четыреста лет. Если это так, торговле конец! Никто не повезет товар туда, где не охраняются дороги.
— А что же тогда будем делать мы? — растерянно