— Ты уже снимешь свое покрывало? — спросил я ее, но Креуса лишь покачала головой.
Забыл! Это же моя обязанность. Я поднял ткань и впился взглядом в женщину, с которой мне суждено провести жизнь. Не красавица, но довольно мила. А еще она очень молода и очень испугана. Ей лет пятнадцать на вид. Пухлые щечки, вздернутый носик, карие глаза, опушенные густыми ресницами, и гладкая светлая кожа. Моя жена нечасто бывает на солнце, а когда и бывает, то прячется под вуалью. Ей, конечно, до той девчонки на корабле как до неба, но она вполне ничего себе.
— Иди ко мне! — протянул я руки. — Я тебя не обижу ни словом, ни делом.
— Правда?
Креуса посмотрела на меня доверчивым взглядом ореховых глаз и прижалась неумело. — Ты же воин, а воины они… такие… Я часто слышу, как плачет тайком жена Гектора после того, как он берет ее. Он такой грубый! Я стану тебе хорошей женой, Эней, — спешно добавила она, а ее губы слегка подрагивали. — Только не обижай меня, прошу!
— Не буду я тебя обижать, — пообещал я. — Но только если ты не сварлива и не сплетница. Терпеть не могу таких баб. Давай-ка ты сначала поешь.
— Я со вчерашнего вечера ничего не ела и не пила, — честно призналась девчонка и благодарно посмотрела на меня. — Матушка сказала, что я должна сидеть неподвижно, пока не закончится пир. И что мне нельзя будет встать и уйти, даже если сильно захочется по-маленькому.
— Налетай! — махнул я рукой, и моя жена со сладострастным стоном вцепилась мелкими белыми зубками в фазанью ногу. Я налил ей вина, и она торопливо отхлебнула чуть ли не полкубка сразу. Креуса жадно ела, а я сидел рядом, и сам себе не мог поверить. Меня занесло в другое время, а теперь у меня есть семья: отец и жена. И жену свою я не знаю совсем. Даже не разобрался еще, достаточно ли у нее широкие бедра, чтобы родить мне здоровых детей. Может, нужно поговорить с ней, понять, что у нее на душе.
— А скажи… — повернулся я к Креусе, но тут же замолчал.
Моя жена упала набок и заснула с фазаньей ножкой, зажатой в руке. Она так намучилась с этой свадьбой. Бедный ребенок.
* * *
Рапану сидел на носу корабля, свесив вниз босые ноги. Он любил сидеть вот так, почти касаясь пенной волны, и смотреть на безбрежную синеву. Впрочем, безбрежной она была только по правую руку. Слева раскинулся порт славного города Угарита, куда они возвращались после месяцев плавания. Купцы старались не выпускать землю из виду, иначе пучина поглотит неразумного, словно лев мышонка. Торговцы боятся моря. Они не смеют бороздить его просторы, когда солнце прячется за горизонт, и вытаскивают корабль на берег, как только наступает вечер. Так поступали все, и так делал отец Рапану, который командовал на этом судне. Нос корабля ходил вверх-вниз, и паренек почти что касался кончиками пальцев ног беспокойной морской глади. Каждый раз его сердце сжималось в страхе, что бог Йамму схватит и утащит его на дно. Но бог, видимо, не нуждался сегодня в юношах, что только входили в мужскую пору. Богов изрядно умилостивили перед отплытием: отец бросил в море барана, которому своей рукой перерезал глотку. Богатая жертва! Йамму должен дать им легкой дороги по просторам Великой зелени, а Баал-Хадад — избавить от бурь в пути.
Великая зелень! Так называют море зазнайки-египтяне, которые люто презирают все остальные народы, и Рапану очень понравилось это выражение. Это так красиво! Они в прошлом году были с отцом в порту Пер-Аммон, что стоит на самом восточном рукаве великого Нила. Богатый город, ничуть не меньше Угарита, где живет тысяч семь, а то и все восемь народу. Отец говорит, Египет такой большой, что по Нилу можно плыть несколько месяцев, до самой Нубии. Все эти земли подчиняются великому царю с непроизносимым именем Усермаатра-Мериамон — Сильный правдой Ра, любимец Амона. Ужас, а не имя, хотя все знают, что зовут его просто Рамзес. Прямо как того, кто бился когда-то при Кадеше с царем страны Хатти, господином Севера. Старый Рамсес правил так долго, что успели умереть внуки тех, кто сражался с ним в той битве. Зато после нее наступил мир. Мир необыкновенно долгий, даровавший всем неслыханное процветание. Семья уважаемого купца Уртену на себе это почувствовала. Их дом в Угарите, кроме царского дворца, мало кому уступал. Правда, это домом сложно назвать. Огромное строение из обожженного на солнце кирпича, размером семьдесят на семьдесят локтей, представляло собой целый лабиринт из господских покоев, комнат слуг, складов с товаром и кладовок, где хранится зерно и масло. Только на первом этаже этого дома тридцать четыре комнаты! Семья купца жила богато, на зависть всем, и причина тому была проста: почтенный Уртену в чести у царя Аммурапи.
Рапану смотрел на море и улыбался. Он, сын третьей жены, был любимцем отца. Он читал и писал, освоив аккадский, хеттский, киприотский, ханаанский, хурритский и лувийский языки. Ну и родной, конечно. Народ сутиев, который вавилоняне называли амореями, основал Угарит, город, стоявший на перекрестке торговых путей. Именно здесь «Путь благовоний» из Аравии пересекается с дорогой из Вавилона, по которой шли ткани и олово. Тут общались и вели дела на десятке наречий. Потому-то купцам приходилось знать их все, а в придачу еще и язык египтян и ахейцев, что живут в Микенах и на Крите. Нелегка купеческая доля. Столько всего в голове держать нужно. Одни меры веса и длины чего стоят. Разные они в каждой стране, а иногда и в каждом городе. Только названия одни общие, сикль и талант. Чуть прозевал и тут же ушел в убыток.
Улыбка сползла с лица Рапану, когда они подошли к городу поближе. Прав тот парень из Трои, они легкая добыча. Две башни обрушились до основания, как и участки стен рядом с ними, и за прошедшие годы царь Амураппи едва начал разбирать завалы. Нет той торговли, что раньше, неподъемна сейчас для него цена этой работы. И даже то, что город Гибала чужаки взяли приступом, а Амурру, южного соседа, стерли в порошок, ни на что не влияет. Царь Амураппи только-только расчистил пару