— Карта? Или кьюар-код?
— Карта.
Ах так, да? Ввожу полную стоимость часа своей работы. Хотя понятно, что у обычного парикмахера даже в моем салоне, который подстриг бы Наума гораздо профессиональнее, чем я, ему эта услуга обошлась бы на порядок дешевле. И с непонятно откуда взявшимся злорадством наблюдаю за тем, как денежки списываются.
Нет, ну какой же лицемер, а?! Как будто он все это время жил монахом. Ага… Как бы не так! Я что, похожа на дуру?!
— Вас записать на стрижку в следующий раз? — улыбаюсь так широко, что аж трещит за ушами.
— А надо?
— Мы рекомендуем обновлять стрижку каждые три-четыре недели.
— К сожалению, я пока не знаю свой график.
— Тогда вот. Возьмите визитку. Наши администраторы всегда придут вам на помощь…
— Спасибо. До свидания.
— Всего доброго.
Смерив меня абсолютно нечитаемым взглядом, Наумов уходит. Когда за ним закрывается дверь, у меня позорно подкашиваются ноги.
— Что это было, Юль?
— Ничего. На вот. Заведи машину. Я схожу за сумкой.
— А дальше что?
— А дальше мы поедем домой, Даня. Или у тебя изменились планы?
— Нет. Я думал, может, они изменились у тебя.
— Когда они изменятся — я тебе сообщу первому. И кстати, буду признательна, если ты поступишь так же.
— Да без проблем.
— Вот и славно. Поехали.
Глава 20
Последние недели лета проходят будто прямиком по моей обессилевшей тушке. Работы столько, что мне некогда поднять голову. Но в этом есть и свой кайф — мне тупо некогда себя накручивать. Если в бизнесе я лавирую золотой юркой рыбкой, то в остальном — плыву бревном по течению.
Под конец августа урываю два дня, чтобы съездить к родителям, а попадаю аккурат на картошку. Сколько говорю, что проще ее купить — бесполезно. И вот, значит, я, столичная гламурная штучка, стою кверху задом посреди огорода, обрядившись в комбинезон, который носила в девятом классе, и оторванные с одного бока сланцы, и выбираю картошку из вырытых сыновьями ям. Им-то что? Им-то это все, наоборот, по приколу. Подростковой дури — вагон. А у меня после такой трудотерапии поясница, к чертям, вываливается.
— Это потому что вы толком не двигаетесь в своих городах, — причитает мама, натирая мне спину змеиной мазью, которую мы привезли ей в подарок из отпуска.
— Что значит — не двигаемся? Я и в спортзал хожу, и стоя клиентов крашу! Бывает, целый день провожу на ногах. К ночи горят подошвы.
— А это обувка ваша…
— Тоже неправильная?
— Конечно. Вот эти твои шлепанцы страшные. Стоят, небось, тысяч двадцать, а даже подъемчика нет.
Сто двадцать. Это же Эрмес. Но да… Они и впрямь какие-то неудобные. Может, в ортопедичке попробовать отовариться? А что? Старость — не радость. И Данька поржет — тоже тема.
— Отец, неси из шкафа мой шерстяной платок!
— О, нет. Жарко ведь! — вяло отнекиваюсь.
— Надо замотаться. Я тебе кваску налью. Лешик, достанешь бутыль из холодильника? Пацаны-то, Юль, ох как выросли…
— Видитесь редко. Зову вас к себе, зову, а вы не едете.
— Так ведь хозяйство не на кого бросить, Юль.
Вот так всегда. У них своя жизнь. И хоть моих мальчиков родители обожают, и речи не может быть, чтобы они переехали к нам поближе. Впрочем, может, так даже лучше. По крайней мере, мне всегда есть куда вернуться, если вдруг что-то пойдет не так. Здесь мои корни. И место силы. Иногда это забывается. В поисках вдохновения и подпитки мы едем за тридевять земель, открываем для себя новые страны и удивительные, потрясающие воображение виды. А потом возвращаешься в обычную деревню, где прошло твое детство, и понимаешь, что нигде тебе не бывает так хорошо и спокойно, как здесь.
— Этот, Свет?
— Ага…
Заскорузлые от работы отцовские руки с необычайной нежностью накрывают мою поясницу колючим шерстяным платком.
— У нас тут винишко молодое созрело. Налить на пробу?
— Обязательно. Но немного.
— Да ладно тебе, Юлька. Оно тебя быстрее всяких лекарств на ноги поставит. Не тем тебя мать лечит.
— Иди уже, специалист! — шикает на отца мама. — Нет, Юль, ты слышала?!
Переглядываемся с мальчиками. Прыскаем — мама только головой качает.
После ужина мелкие уносятся гонять по деревне. А мама, помявшись, начинает разговор, который, наверное, был неизбежным.
— Ну, а с Эдиком, Юль, не думала помириться?
— Это невозможно.
— Ты бы попробовала. Столько лет вместе прожито.
— И что? Любовь-то давно прошла.
— Любовь, — качает головой мама. — Любовь с течением времени всегда на нет сходит. Семья на другом держится, доча.
— Мамуль, он в другую влюблен. Согласись, что это сильно меняет картину.
К счастью, мама не берется мне что-то доказывать. Только вздыхает тяжелее обычного, как в детстве пробегаясь пальцами по моим волосам.
— Ну а ты как? Никого еще не приглядела? Одной-то старость встречать несладко.
— Думаю, до старости у меня еще есть немного времени, — смешок, сорвавшийся с губ, отдает острой болью в пояснице. Со стоном утыкаюсь лицом в подушку. — Вот черт.
— А этот… С кем ты вчера по телефону болтала?
— Даня? Это, мам, несерьезно. Как там тетя Таня говорила про своего Павла? Чисто для здоровья.
— Ох уж эта тетя Таня. Уж не знаю, прибавил ли ей Корешок здоровья физического, но морального отнял — дай Бог!
— Корешок? — хохочу я.
— Ну, да, — фыркает мама. — Так его деревенские прозвали…
— Мой не отнимет. Не переживай. Я очень трезво смотрю на наши отношения.
— Я бы даже сказала — цинично.
— И это тоже. В любом случае тебе не о чем переживать. Я взрослая, умная девочка, — прижав к щеке мамочкину ладонь, блаженно улыбаюсь.
— Таким обычно больнее всего.
— Ну, мам!
— И правда, Свет, кончай. Давайте вот лучше по винишку… — возмущается от входа в гостиную папа.
— У тебя одно на уме!
В общем, хорошо погостили, но мало. Вернулись домой. А там опять закрутили проблемы.
Лёшка с Серым, так ничего и не решив, стали жить на два дома. Будни проводили с отцом — потому что оттуда им было проще добираться до школы, а на выходные в основном приезжали ко мне.
В круговерти трудовых будней отдыхать было совершенно некогда. Если с Даней, который все чаще оставался у меня ночевать, мы виделись достаточно регулярно, то с подругами не встречались неделями. Поэтому когда Стася позвала нас на вечеринку по случаю