– Тогда, – ответила Кэрол с той несравненной быстротой ума, что одновременно пугала Николаса и заставляла обожать ее, – мистеру Соузе придется тоже встать и прийти. Если указ должен быть исполнен в точности.
И это достигло цели; Нуньес, при всей его бюрократической закостенелости, его почти невротической решимости до последней буквы исполнять каждый спущенный им всем – через него – приказ, кивнул:
– Окей, оставайтесь тут. – Николасу же он сказал: – Пойдем. – И он отправился в путь, отягощенный их общей совестью; основной его задачей было обеспечивать их лояльность: Нуньес был политкомиссаром танка.
Пять минут спустя Николас Сент-Джеймс уже сидел с официальным застывшим видом в своем президентском кресле – на небольшом возвышении в первом ряду Колесного зала; позади него собрались они все, и ворочались в креслах, и шуршали, и переговаривались, и шевелились, и все, включая и его, не отрывали взгляд от огромного, во всю стену, видеоэкрана. Это было их окно – их единственное окно – в мир наверху, и они довольно серьезно относились к тому, что появлялось на его гигантской поверхности.
Он задумался, слышала ли Рита объявление или же до сих пор блаженно плескалась в душе, время от времени отпуская в его адрес какие-то реплики.
– Нет улучшений? – шепнул Нуньес Николасу. – Ну, у старика Соузы?
– При панкреатите? Да ты шутишь, что ли? – Политкомиссар был просто идиот.
– Я послал им наверх пятнадцать служебных записок, – сказал Нуньес.
– И ни в одной из пятнадцати, – заметил Николас, – не содержалось формального запроса на искусственную поджелудочную, которую Кэрол могла бы ему имплантировать.
– Я всего лишь клянчил отсрочку аудита. Ник, – умоляюще продолжил Нуньес, – политика есть искусство возможного; нам могут дать отсрочку, но точно не дадут искусственную поджелудочную; их просто не достать. Вместо этого нам просто придется списать Соузу и выдвинуть на его место кого-то из младших механиков, Уинтона, или Боббса, или…
Внезапно гигантский общий экран из невыразительно-серого стал ослепительно-белым. И из динамиков донеслось: «Добрый вечер!»
Полуторатысячная аудитория в Колесном зале нестройно откликнулась: «Добрый вечер!» Это была просто привычная формальность, поскольку приемников все равно не было и трансляция шла всегда только вниз. С самого верха до самого низа.
«Сводка новостей», – продолжал голос ведущего. На экране появился стоп-кадр: здания, пойманные и застывшие в момент обрушения. С этого же кадра начался сам видеоролик. И здания с гулом, подобным стуку далеких и враждебных барабанов, сложились в пыль и обрушились; обломки словно растворились в занявшем их место дыму, а населявшие Детройт бесчисленные лиди выплеснулись и побежали, словно муравьи из опрокинутой склянки. Невидимые силы то и дело давили их.
Аудиотрек прибавил в громкости; барабаны стали ближе, а камера, наверняка с разведспутника ЗапДема, сфокусировалась на одном из общественных зданий – может быть, библиотеке, а может быть, церкви, школе или банке; а может быть, и всем этом сразу. Было видно в несколько замедленном воспроизведении, как крепкое здание рассыпалось на молекулы. Все объекты в поле зрения превратились в пыль, «возвратились в прах», по библейскому выражению. И ведь это могли быть мы, а не лиди, подумал он, вспомнив, что сам, будучи ребенком, провел в Детройте целый год.
Благодарение господу от всех, и от комми, и от американцев, за то, что война сперва разразилась на колониальном мире – свара за то, кто именно, ЗапДем или НарБлок, отхватит львиную долю в нем. Потому что именно за этот первый год войны на Марсе население Земли удалось увести в подземелья. И, подумал он, хоть мы и тут до сих пор, но так в любом случае лучше, нежели это; он завороженно смотрел в экран и заметил, как группка лиди расплавляется – словно и впрямь сделанная из свинца[1], – но все еще пытается, о ужас, бежать, плавясь. Он отвел взгляд.
– Кошмар. – Нуньес рядом с ним посерел лицом.
Неожиданно на пустом стуле справа от Николаса обнаружилась Рита, в халате и шлепанцах; с ней пришел и младший брат Николаса Стю. Оба напряженно вглядывались в экран, словно бы Николаса и не было рядом. И каждый человек в Колесном зале чувствовал себя в одиночестве, лично воспринимая катастрофу на гигантском телеэкране, и ведущий тогда сказал – за них и для них:
– Это – был – Детройт. Девятнадцатое мая. Год господень 2025-й. Аминь.
Лишь только защитный экран вокруг города был взломан, потребовалось всего несколько секунд, чтобы проникнуть внутрь и совершить все это.
Пятнадцать лет Детройт оставался невредимым. Ну что же, маршал Харензани, встречаясь в надежно защищенном Кремле с Верховным Советом, мог теперь заплатить художнику за изображение еще одного шпиля на дверях их кабинета. Как символа прямого попадания. Записать на свой счет еще один американский город.
Но в разум Николаса, пробиваясь сквозь ужас увиденного, уничтожения одного из немногих оставшихся центров западной цивилизации – в которую он искренне верил и которую любил, – стучалась все та же мелочная, эгоистичная и недостойная мысль. Это будет означать повышение квоты. Все больше придется производить под землей, поскольку с каждым днем наверху оставалось все меньше.
Нуньес прошептал:
– Янси объяснит сейчас. Как это могло случиться. Будь готов. – И Нуньес, конечно же, был прав, потому что Протектор никогда не сдавался; Николаса восхищало в этом человеке его упорное, упрямое нежелание признать, что этот удар был смертельным. И все же…
Они все же достали нас, понял Николас… и даже ты, Тэлбот Янси, наш духовный, политический и военный лидер, достаточно смелый, чтобы жить в своей наземной крепости в Скалистых горах; даже ты, дорогой друг, не сможешь обернуть вспять произошедшее.
– Друзья мои, американцы, – раздался голос Янси – и в нем не слышалось даже усталости! Николас моргнул от неожиданности, настолько бодро это прозвучало. Казалось, Янси абсолютно не взволнован, проявляя стоицизм в лучших традициях своего родного Вест-Пойнта; он увидел все, понял и принял, но не позволил эмоциям вмешаться в свою холодную рассудительность.
– Вы все видели, – продолжал Янси своим глубоким голосом человека пожившего, опытного старого воина, бодрого телом и духом, далекого от дряхлости… столь непохожего на умирающую оболочку человека на больничной койке, у которой дежурила Кэрол, – ужасное событие. От Детройта не осталось ничего, а как вы знаете, его прекрасные автоматические фабрики вырабатывали серьезную долю военной продукции все эти годы; и сейчас все это потеряно. Но мы не потеряли ни одной человеческой жизни, той единственной ценности, от которой мы не можем отказаться и никогда не откажемся.
– Хорошо подмечено, – пробормотал Нуньес, лихорадочно записывая.
Внезапно рядом с Николасом появилась Кэрол Тай,