А еще, подумал он, они все мертвы. Эта форма жизни больше не существует. Но мы все еще превозносим их достоинства… истребив их полностью как класс.
И он быстро и точно набрал на клавиатуре риторизатора две новые семантические единицы. Белка. И – геноцид.
Вскоре машина начала рассказ.
– Удивительно смешное происшествие стряслось со мной вчера по пути в банк. Я случайно проходил через Центральный парк, а вы знаете, как…
Не веря собственным ушам, Джо злобно взглянул на машину.
– Ты вчера проходил через Центральный парк? Четырнадцать лет, как нет никакого Центрального парка.
– Джо, это же просто машина. – Уже в плаще, Колин забежала на минутку, чтобы поцеловать его на прощание.
– Но эта штука сошла с ума, – возразил он. – И она сказала «смешное», когда я задал геноцид. Ты…
– Она вспоминает, – попыталась объяснить ему Колин; на мгновение присев, она коснулась его лица пальцами и заглянула ему прямо в глаза.
– Я люблю тебя, – сказала она, – но ты так умрешь; взорвешься от перенапряжения. Я отправлю Броузу формальный запрос через свой офис в Агентстве, попрошу дать тебе две недели отпуска. У меня есть кое-что для тебя, подарок; один из моих лиди выкопал это близ моей виллы; в законных границах моего поместья, после того небольшого обмена, что мои лиди устроили с соседями с севера.
– Книга. – Он почувствовал внутри себя проблеск, вспыхнувшее пламя жизни.
– И притом исключительно хорошая, настоящая довоенная, не ксерокопия. И знаешь о чем?
– «Алиса в Стране чудес». – Он так много о ней слышал; всегда хотел прочесть ее, иметь у себя.
– Еще лучше. Одна из тех невероятно смешных книжек из шестидесятых годов – и в хорошем состоянии, целы передняя и задняя обложки. Книжка по самосовершенствованию; «Как я привел себя в норму при помощи лукового сока» или что-то подобное. «Как я заработал миллион долларов, ведя для ФБР двойную с половиной жизнь».
Или…
Он сказал:
– Колин, я как-то выглянул в окно и увидел белку.
Она уставилась на него.
– Не может быть.
– Этот хвост; ты ни с чем его не спутаешь. Круглый, и толстый, и серый, как ершик для бутылок. И они прыгают – вот так. – Он постучал пальцами о ладонь, показывая ей, но и сам пытаясь заново это увидеть. – Я завопил; я погнал четверых своих лиди туда с… – Он пожал плечами. – И все равно в итоге они вернулись и доложили: – Там нет такой вещи, доминус, или еще как-то, черт бы помнил.
Он помолчал. Конечно, это была гипногаллюцинация – слишком много спиртного, слишком мало сна. Он это знал. И лиди знали. А теперь и Колин тоже узнала.
– И все же только представь, – упрямо закончил он.
– Вот и напиши своими словами, что ты почувствовал. Вручную, на бумаге – не диктуй на магнитофон. Что означало для тебя увидеть живую и здоровую белку. – Она пренебрежительно махнула в сторону его дорогущего риторизатора. – Не то, что он думает. И тогда…
– И тогда Броуз самолично вычеркнет это, – сказал он. – Может, я и пробью это через компьютер, в симулякр, а потом и на пленку; да, это может пройти так далеко. Но это никогда не пройдет Женеву. Потому что по факту мои слова не будут значить «Давайте, ребята; двигаем дальше». А будут они значить… – Он задумался над тем, чтобы для разнообразия успокоиться. – Хорошо, я попробую, – решил он и встал, оттолкнув свое старинное плетеное кресло. – Ладно, я даже запишу это от руки; найду… как они называются?
– Шариковую ручку. Посмотри на свою руку, ты можешь ею задать кому-то взбучку. Рука и взбучка: вот и получится ручка.
Он кивнул.
– И запрограммировать компьютер напрямую через рукопись. Может быть, ты и права; это загонит меня в депрессию, но хотя бы тошнить так не будет; ненавижу эти желудочные спазмы. – Он начал искать по библиотеке – как бишь она это назвала?
Все еще выполняющий программу риторизатор пищал сам для себя:
– …и вот эта маленькая зверюшка; в крохотной головке умища запаковано жутко много. Может быть, мы с вами и представить не сможем, насколько много. И я думаю, мы можем у нее поучиться.
И так далее и тому подобное. Внутри машины тысячи мельчайших деталей раскручивали проблему, пользуясь дюжиной инфобарабанов; это могло тянуться буквально без конца, но Джо Адамс был занят; он уже нашел ручку, и теперь оставалось найти чистый лист белой бумаги. Черт, ну это-то у него точно должно было быть; он подозвал лиди, который ждал Колин, чтобы проводить ее в свой флэппл.
– Подними весь персонал, – приказал он, – на поиски писчей бумаги для меня. Прочешите все комнаты виллы, включая спальни, даже неиспользуемые. Я отчетливо помню, что видел том или пакет бумаги, или в чем она там выпускалась. Его точно откопали.
По прямой радиосвязи лиди передал команду дальше, и Джо Адамс почувствовал, как здание зашевелилось, все пятьдесят с лишним комнат, как его персонал бросился выполнять команду с того места, на котором она его застала. Он, доминус, буквально собственными ступнями почувствовал кипящую в этом его доме жизнь, и даже внутренний туман отчасти рассеялся, пусть они все и были лишь теми, кого чехи называли роботами, странным славянским словом, означающим рабочие.
Но снаружи туман по-прежнему скребся в стекло.
А когда Колин уедет – знал он, – туман станет царапаться и скрестись еще упорнее, пытаясь попасть внутрь.
Он страстно захотел, чтобы уже настал понедельник, чтобы он уже был в Агентстве, в своем офисе в Нью-Йорке, чтобы его окружали коллеги. И тогда жизнь вокруг не была бы движением мертвых – ну хорошо, неживых – вещей. А самой реальностью.
– А я отвечу тебе, – сказал он неожиданно. – Я люблю свою работу. Собственно говоря, я должен работать; кроме нее, ничего ведь и нет. Не это же все… – Он обвел жестом комнату, в которой они стояли, потом указал на серое, затянутое туманом окно.
– Как наркотик, – сказала Колин проницательно.
– Окей, – кивнул он. – Используя старинное выражение, могу сказать, что ты прям в девятку.
– Эх ты, лингвист, – мягко сказала она. – Правильно – в десятку. Может быть, тебе все же стоит использовать эту машину?
– Нет, – тут же сказал он. – Ты была права; я собираюсь пройти назад до самого начала и попробовать напрямую, лично от себя.
Уже вот-вот кто-то из его персонала должен был, цокая, подойти с чистой белой бумагой; он был уверен, что где-то у него она