И эта вселенная, подумал он, в которую, казалось бы, можно зайти всего на пару минут, войти через вход и выйти через выход… эта вселенная, словно кучи реквизита в московской студии Айзенбладта, была бесконечной, тянулась комната за комнатой; и выход из одной комнаты был всего лишь входом в следующую.
И теперь, если верить Верну Линдблому, если верить его источнику из частной разведслужбы «Уэбстер Фут, Лимитед оф Лондон», открылась некая новая входная дверь, и открыла ее рука, при всей своей старческой дрожи дотянувшаяся из Женевы… в мозгу Адамса эта метафора выросла и визуализировалась, стала пугающе осязаемой; он буквально почувствовал дверной проем впереди, ощутил дыхание тьмы, исходящее из него – из лишенной света комнаты, в которую он вскоре войдет, столкнувшись с бог весть какой задачей, что все же не будет кошмаром, таким как эти черные равнодушные туманы внутри него и снаружи, бесформенные, но…
Но слишком явственные. По буквам продиктованные, записанные словами, не допускающими двоякого толкования, в служебной записке, исходящей из этого проклятого логова чудовищ, Женевы. Генерал Хольт, да даже маршал Харензани, который все-таки был офицером Красной армии, а уж никак не нюхающим цветочки эстетом, даже Харензани иногда слушал. Но эта еле ползущая, слюнявая, закатывающая глаза старая туша, битком забитая артифоргами – Броуз жадно поглощал артифорг за артифоргом из крохотных и тающих мировых запасов, – у этой туши просто не было ушей.
В прямом смысле. Эти органы чувств отсохли уже годы назад. И Броуз отказался от искусственных заменителей; ему понравилось ничего не слышать.
Когда Броуз просматривал каждую, до единой, телезапись речей Янси, он не слушал; ужасно, по крайней мере так казалось Адамсу, но этот разжиревший полуживой организм получал аудиочасть выступления по прямой связи: через подсаженные, искусственно имплантированные годы назад электроды в нужной части его старческого мозга… того единственного изначального органа, что и являлся Броузом, тогда как остальное сейчас было, словно у Железного Дровосека, просто коллекцией арти-гановских пластиковых, сложных, но никогда не подводящих (до войны они гордились пожизненной гарантией на свою продукцию, причем в этом бизнесе значение слова «пожизненный», а именно вопрос, чья жизнь имеется в виду, предмета или владельца, было восхитительно прозрачным) заменителей, на которые его подчиненные, Янси-мэны в целом, имели формальное, номинальное право – строго говоря, запасы артифоргов, хранящиеся в подземных складских помещениях под Эстес-парком, принадлежали всем Янси-мэнам как классу, а не Броузу лично.
Но так оно отчего-то не работало. Потому что когда отказала почка у Шелби Лэйна, чье поместье в глубине Орегона Адамс частенько навещал, – для мистера Лэйна не оказалось искусственной почки, хотя на складах их числилось три. Похоже было на то – и по какой-то причине лежащего в своей постели в хозяйской спальне поместья и окруженного свитой взволнованных лиди Лэйна этот аргумент не особенно убедил, – что Броуз уже наложил на эти три искусственные почки нечто, официально именующееся заказом. И он заказал эти чертовы органы, закрепил за собой, вывел из оборота при помощи сложной полузаконной «предварительной» заявки… Лэйн в отчаянии вынес вопрос на рассмотрение Постоянного Дисциплинарного совета, заседавшего в Мехико и выносившего постановления по поводу земельных споров между владельцами поместий, совета, в котором были представлены по одному лиди от каждого типа; Лэйн, собственно, даже не проиграл этот спор, но уж точно его и не выиграл, поскольку умер. Умер, ожидая рассмотрения законности этого «заказа». А Броуз жил себе дальше в уверенности, что сможет пережить еще три полных отказа почек и все равно выжить. А любой, кто отправится с этим вопросом в Дисциплинарный совет, наверняка умрет, как Лэйн, и рассмотрение со смертью истца прекратится.
Жирная старая гнида, подумал Адамс и увидел впереди Нью-Йорк, его шпили, уже послевоенные небоскребы, эстакады и туннели; а еще слетающиеся, подобно плодовым мушкам, флэпплы, которые, как и его собственный, несли сотрудников службы Янси в свои офисы, чтобы начать понедельник.
И мгновение спустя он и сам завис, словно плодовая мушка, над особенно высоким зданием. Пятая авеню, 580, Агентство.
Конечно, Агентством был весь город; здания со всех сторон были точно такой же частью механизма, как и этот гигантский пуп земли. Но именно тут находился его личный офис; здесь он окопался и держал оборону от конкурентов по классу. У него была работа в верхнем эшелоне… а в его портфеле, который он сейчас с предвкушением поднял, лежал – он знал точно – абсолютно первосортный материал.
Может быть, Линдблом был прав. Может быть, русские как раз собирались бомбить Карфаген.
Он добрался до лифта, ведущего вниз с посадочной площадки на крыше, нажал кнопку скоростного спуска и провалился отвесно вниз на свой этаж, в свой офис.
Когда же он вошел в офис, держа в руке портфель, то без малейшего, даже самого крохотного предупреждения очутился лицом к лицу с горой резины, что мигала и моргала, хлопала псевдоподиями, точно тюлень ластами, и зыркала на него, а щелевидный ее рот раззявился в улыбке, в наслаждении его ужасом; в наслаждении пугать как своим физическим обликом, так и…
– Мистер Адамс. На два слова, сэр.
Этим чудовищем, что каким-то образом смогло вместиться в кресло за его столом, был Стэнтон Броуз.
6
– С удовольствием, мистер Броуз, – сказал Джозеф Адамс, и его слюнные железы под языком сжались в спазме тошноты; тогда он повернулся и поставил свой портфель, удивляясь своей физической тошноте, ответу организма на встречу с Броузом здесь, в своем собственном офисе. Он был не напуган; не обескуражен, даже не зол на то, что Броуз ухитрился войти внутрь, несмотря на сложную систему замков, что он вошел и расположился, – нет, ничего этого не было, потому что болезненные содрогания его тела вышибли прочь все остальные реакции.
– Вам ведь нужно немного времени, чтобы прийти в себя, мистер Адамс? – Этот голос, вкрадчивый и тонкий, словно злой дух воздуха играет на растяжке телемачты.
– Д-да, – сказал Адамс.
– Простите? Я не слышу, знаете ли; мне нужно видеть ваши губы.
Мои губы, подумал Адамс. Он повернулся.
– Мне нужно, – сказал он, – немного времени. Немного укачало