Теперь возникает вопрос, насколько изменятся формы жизни, если за динамически-взрывным состоянием, в котором мы находимся, последует состояние завершенности. Мы говорим здесь о завершенности (Perfektion), а не о совершенстве потому, что совершенство принадлежит к атрибутам гештальта, а не к атрибутам его символов, которые только и может увидеть наш глаз. Состояние завершенности поэтому столь же вторично, что и состояние развития: и за тем и за другим стоит гештальт как неизменная величина более высокого порядка. Так, детство, юность и старость отдельного человека суть лишь вторичные состояния по отношению к его гештальту, начало которого — не в его рождении, а конец — не в его смерти. Завершенность же означает не что иное, как ту степень, в какой исходящие от гештальта лучи по-особому касаются тленного взора, — и здесь тоже кажется трудным решить, отражаются ли они с большей ясностью в лице ребенка, в деяниях мужа или в том последнем триумфе, который иногда прорывается сквозь маску смерти.
Это означает лишь, что и нашему времени доступны те предельные возможности, которые способен реализовать человек. Об этом свидетельствуют жертвы, которые следует ценить тем более высоко, что они принесены на краю бессмыслицы. В эпоху, когда ценности исчезают под действием динамических законов, под натиском движения, эти жертвы подобны бойцам, павшим во время штурма, которые быстро пропадают из поля зрения и все же скрывают в себе высшее существование, гарантию победы. Это время богато безвестными мучениками, ему свойственна такая глубина страдания, дна которой не достигал еще ни один взор. Добродетель, приличествующая этому состоянию, есть добродетель героического реализма, который не может поколебать даже перспектива полного уничтожения и безнадежности его усилий. Поэтому завершенность представляет собой сегодня нечто иное, нежели в иные времена, — она, быть может, чаще всего имеет место там, где на нее меньше всего ссылаются. Быть может, лучше всего она проявляется в искусстве обращения со взрывчатыми веществами. Во всяком случае ее нет там, где ссылаются на культуру, искусство, на душу или на ценность. Речь об этом либо еще, либо уже не ведется.
Завершенность техники есть не что иное, как один из признаков завершения тотальной мобилизации, ходом которой мы захвачены. Поэтому она может, пожалуй, поднять жизнь на более высокий уровень организации, но никак не на более высокий ценностный уровень, как то полагал прогресс. В ней намечается смена динамического и революционного пространства пространством статическим и предельно упорядоченным. Таким образом, здесь совершается переход от изменчивости к постоянству, — переход, который, конечно же, принесет очень значительные плоды.
Чтобы понять это, мы должны увидеть, что состояние непрерывного изменения, в которое мы вовлечены, требует для себя всех сил и резервов, коими располагает жизнь. Мы живем в эпоху великого рас- । точения, единственное следствие которого видится в ускоренном беге колес. Пусть в конечном счете совершенно безразлично, двигаемся ли мы со скоростью улитки или со скоростью молнии, — при условии, что движение предъявляет к нам постоянные, а не изменчивые требования. Однако своеобразие нашего положения состоит в том, что нашими движениями управляет настойчивое стремление к рекордам и что минимальная единица масштаба, которым измеряются ожидаемые от нас достижения, непрестанно растет. Этот факт в значительной мере препятствует тому, чтобы жизнь в какой-либо из своих областей могла закрепить для себя надежные и неоспоримые порядки. Наш образ жизни подобен, скорее, смертельной гонке, в которой приходится напрягать все свои силы, чтобы только не оказаться в ее хвосте.
Для духа, которому от рождения чужд ритм нашего пространства, этот процесс по всем признакам представляется загадочным и, может быть, даже безумным. Под безжалостной маской экономики и конкуренции здесь творятся удивительные вещи. Так, христианин скорее всего придет к выводу, что тем формам, которые в наше время принимает реклама, присущ сатанинский характер. Абстрактные заклинания и состязание световых бликов в центре городов напоминают безмолвную и жестокую борьбу растений за почву и пространство. Глаз человека с Востока с ощущением чисто физической боли увидит, что каждый человек, каждый прохожий движется по улице словно бегун на дистанции. Самые новые устройства, самые эффективные средства могут здесь продержаться лишь короткое время: они либо изнашиваются, либо расходуются.
Вследствие этого здесь нет уже капитала в старом, статическом смысле этого слова; сомнительна даже ценность самого золота. Нет уже такого ремесла, которому можно было бы выучиться, чтобы затем достичь в нем совершенного мастерства; все мы лишь ученики. Средствам передвижения и производству присущи чрезмерность и непредсказуемость, — чем быстрее мы двигаемся, тем реже приходим к цели, а рост урожаев и производства всевозможных благ составляет странный контраст с растущим обнищанием масс. Изменчивы и средства власти; война на великих фронтах цивилизации предстает как лихорадочный обмен формулами из физики, химии и высшей математики. Грандиозные арсеналы средств уничтожения не гарантируют никакой безопасности; быть может, уже завтра мы разглядим, что у этого колосса глиняные ноги. Нет ничего постоянного, кроме изменения, и об этот факт разбивается любое усилие, направленное на обладание имуществом, на достижение удовлетворенности или безопасности.
Счастлив тот, кто умеет ходить иными, более отважными путями.
51
Итак, если мы усматриваем в гештальте рабочего определяющую и магнетически притягивающую к себе всякое движение силу, если мы видим в нем последнего и истинного конкурента, незримо опосредующего собой бесчисленные формы конкуренции, то мы понимаем, что эти процессы обладают своей собственной целью. Мы уже предугадываем тот пункт, в котором скрывается оправдание жертв, принесенных, по-видимому, в очень различных и далеких друг от друга местах. Завершенность техники есть один, и только один из символов, подтверждающих завершение этих процессов. Как уже было сказано, она пресекается с появлением расы, отличающейся высшей степенью однозначности.
Момент завершения технического прогресса фиксирован, таким образом, в той мере, в какой может быть достигнута совершенно определенная степень пригодности. Теоретически это завершение могло бы произойти в любое время — как пятьдесят лет назад, так и сегодня. Гонец из Марафона принес