Стоит ли говорить о том, что я не мог подписать акт об окончании следствия по моему делу, если никакого следствия не велось, и по каковому мне ничего и никого не предъявляли.
Для характеристики существующих на заводе «Комсомолец» нравов могу прибавить, что в тюрьме я встретил 4-х рабочих, также обвиняемых по ст. 58 п. 10, по странному стечению обстоятельств оказавшихся рабочими того цеха, руководителем которого являлся Аринский, известный всему заводу меньшевик в недавнем прошлом и по своему поведению и в настоящем. Возникает вопрос — почему именно в этом цехе, насчитывающем подавляющее меньшинство рабочих и руководимом меньшевиком, оказались рабочие-контрреволюционеры, а меньшевик добивается ареста неугодных ему лиц. К сожалению, один из рабочих, Александров, покончил здесь в тюрьме жизнь самоубийством.
Что касается меня, я прошу Вас принять от меня заверения в том, что я беру на себя полную ответственность за каждое слово. Я прошу назначить объективное следствие, которое выслушало бы мои показания и приняло бы от меня имеющие прямое отношение к делу документы.
Я считаю, что 70 дней содержания меня в тюрьме без следствия и в полном неведении о состоянии дела не отвечает духу советского законодательства и тем идеалам советской власти, во имя которых я все годы честно и упорно работал.
Жду Вашего решения.
4/X–36 г.
М. Студнев /Подпись/
[ГАРФ. Ф. 10035. Оп. 2. Д. 13398. Частично пронумерованные материалы дела из конверта «Переписка Студнева»]
№ 15. Заявление М. О. Студнева на имя Наркома Внутренних дел Н. И. Ежова от 14/X — 36 г.
Народному Комиссару Внутренних
дел СССР
№ 7 III
Штамп: Особая инспекция НКВД СССР
заключен. в Егорьевской
тюрьме М. О. Студнев
Заявление
Написанное мною 4/X заявление я в тот же день передал лично н-ку тюрьмы для пересылки по назначению. В инструкции, по моему требованию предъявленной мне н-ом тюрьмы, указано, что н-к тюрьмы обязан, не вскрывая конверта и не читая написанного в нем, в течение не более 24 часов отправить его по назначению. Конверт с заявлением на Ваше имя я передал н-ку тюрьмы вечером 4/X во время проверки, в присутствии ответственного дежурного по тюрьме Макеева.
В следующие дни я спрашивал у н-ка тюрьмы и у Макеева, отправлено ли мое заявление по назначению, но получал такие «утвердительные» ответы от них, которые вызывали у меня сомнения в справедливости ими утверждаемого.
Наконец, 11/X я категорически потребовал от н-ка тюрьмы доказать мне, что мое заявление отправлено. Тогда я получил ответ: «Нет, твое заявление не отправлено. Мне с тобою нужно поговорить. Сегодня или завтра я с тобою поговорю».
Только 13/X, между 12 и 13 часами дня, я был вызван в контору тюрьмы, где н-к тюрьмы, закрывшись со мною в своем кабинете, сказал: «Я прочел твое заявление. Зачем ты в нем пишешь о самоубийстве Александрова? Александров не имеет никакого отношения к твоему делу, да и ты к нему не имеешь отношения. Он был членом партии, а ты беспартийный. Мы знаем, что и как делать, и мы несем ответственность за порученное нам, а тебе не следует в это вмешиваться. Садись вот у этого стола и перепиши заявление».
Я тут же спросил у него, почему он задержал у себя 9 дней заявление и почему он, если хотел, чтобы я не вмешивался в дело о самоубийстве Александрова и чтобы я переписал свое заявление, — не сказал мне об этом через день или два, а задержал заявление 9 дней. Я получил ответ: «Я был занят, некогда, много дел».
Я взял свое заявление, заявив, что перепишу его.
Направляю Вам свое заявление (первое) от 4/X, в том же конверте, на котором имеются пометки синим карандашом, сделанные, я полагаю, н-ком тюрьмы, когда письмо у него бесцельно валялось.
Я пишу это свое второе заявление в надежде, что он все же не посмеет не отправить на Ваше имя мой пакет, который он не имеет права вскрывать.
Пользуясь случаем, еще раз прошу Вас назначить расследование по моему делу, которого совершенно не вели. На мои обращения в письменной форме к прокурору и в устной через н-ка тюрьмы я не получил до 13/X ответа. 13/X н-к тюрьмы мне заявил, что мое дело направлено в Москву.
Я прошу принять от меня заверения, что я готов понести любую ответственность, если будет доказана моя вина в контрреволюции и деяниях, не отвечающих интересам государства. Но ведь нельзя самим начать дело, самим же его закончить и судить человека. Как можно допустить, чтобы обвиняемому не было предоставлено возможности опровергнуть обвинение, если не путем вызова свидетелей по указанию обвиняемого, то путем представления документов или показаний. Но не может же быть того, что я обязан подписать все то, что пишет следователь.
Я не знал преступлений, совершенных рабочими с этого же завода, сидящих со мною в тюрьме, их преступлений по партийной линии. Они мне неизвестны, и не мне о них судить. Но с точки зрения нарушения производственной дисциплины, рвачества и разложения других рабочих на заводе есть люди, которые после пересмотра норм так разлагающе действовали словами и своим поведением на других рабочих, что этого не могли не знать те люди, которые об этом должны были знать. А мне известно, что они это знали. Однако те люди не привлечены к ответственности.
Я категорически заявляю, что я не обыватель, способный заниматься нашептыванием. Я готов сказать, что, где и когда я что-либо и кому говорил, но нельзя требовать от меня ответов, оторвано от места и времени, тем более, что интересы завода нельзя рассматривать как частные интересы.
Я прошу законного и нормального следствия, которое дало бы мне какую-то возможность доказать свое алиби.
Что же это такое: за 80 дней заключения следователь со мною по делу не разговаривал и часу, а дело закончили и отправили в Москву; никто не удосужился вмешаться и проверить ведение следствия, а н-к тюрьмы мне передал, что прокурор заявил, что, дескать, Студнев — беспартийный, его повезут в суд, пускай там говорит, а мне все равно. Он только не добавляет того, что он не хотел вмешиваться в дело и видеть меня, так как ему стыдно встречаться со мною, ибо я ему мог бы сказать о многих вещах, которых не знать он не мог и за совершение которых он, зная о них, должен сам понести