Замок Биче, ноябрь 1614 года от Рождества Христова
Дьёрдь залпом осушил кубок. Слуга, не дожидаясь ни приказа, ни жеста, наполнил его снова. Челядь уже привыкла к запою, который длился более двух месяцев. Все это время Турзо не интересовался делами семьи, не встречался с друзьями, не исполнял обязанности палатина. Он просто тихо, люто напивался. Падал – когда в кровать, когда и под стол – спал, а проснувшись, требовал еще вина.
А сегодня он пил с самого утра, но к обеду так и не опьянел. Вина нужно было особенно много. Сегодня хоронили женщину, которую он убил. Гордую, прекрасную. Женщину, которую оболгали при жизни, и продолжали лгать о ней после смерти, не давая покоя ни душе, ни телу ее. Женщину, которая стала жертвой множества интриг и чужой алчности.
Ее предали все. И ты тоже.
Так пей, Дьёрдь. Заливай вину вином. Больше пей. Может, тогда забудешь, как при живом муже, друге твоем, предлагал ей блуд. Как рвал на ней платье после похорон Ференца. Как потом в черном плаще пробирался в комнату ее дочери. Как арестовывал Эржебету. Как сына у нее отнял. Как судил, пытал и приговорил верных ее слуг. Как потом, когда увозили ее из твоего замка в заточение, ты отвернулся от ее взгляда…
Почему-то именно это сильнее всего терзало душу, сильнее даже, чем сделанное потом. Воспоминание о ее взгляде – таком беспомощном, потерянном. Она искала тогда поддержки, хоть немного. А он отвернулся…
В тот момент родилось его предательство.
– Я любил – я и убил, – пьяно проговорил он. – Я тогда тебя убил, Эржебета. Последнюю надежду в тебе задавил. Душу твою убил. А потом уже тело…
Оперся на стол, тяжело поднялся. Постоял, тяжело дыша – грузный, лицо отечное, глаза красные, как у бешеного вепря. Медленно двинулся вдоль стола, едва держась на ногах. С трудом добрался до слуги, ухватился за него, отдохнул. Потом поднял кувшин, припал к нему губами. Запрокинул голову, лил вино в рот. Красные струи текли по бороде, по дорогому кафтану.
Допив, шибанул кувшин об пол, побрел к постели.
– Пошел вон, – сказал слуге и упал.
Лакей вышел на цыпочках, прикрыл за собою дверь.
Уснуть бы, да не проснуться. Издохнуть. Это была его последняя мысль. Он провалился в беспамятство – тяжелое, как болезнь.
Проснулся посреди ночи. Лежал, глядя в потолок, на лунные блики, не понимая, где он, что он… Выходит, не получилось издохнуть, вспомнил. Куда уж. Смерть во сне – награда праведникам. Не Иудам.
Внезапно жуть охватила. Как будто и вправду смерть его пришла, рядом встала, в лицо заглядывала. Что-то было не так.
Дьёрдь с трудом поднялся на локте, осмотрелся. В комнате никого не было. Он бросил взгляд на окно и вздрогнул: за ним в воздухе парила Эржебета. Красивая, молодая. Живая. Плясала на лунной дорожке, улыбалась, манила к себе.
– Впусти, впусти меня, любимый, – слышал он, хотя губы Эржебеты не шевелились.
Он даже не подумал усомниться в увиденном. Так хотелось верить. Вскочил с кровати, едва не упал. Доковылял до окна, распахнул настежь:
– Входи!
Она влетела в комнату, плавно опустилась, коснулась ногами пола.
– Здравствуй, Дьёрдь.
Схватил в объятия, заглянул в глаза. Разочарованно застонал:
– Анна…
– А ты кого ждал, любимый? – рассмеялась. – Уж не другую ли? Забудь. Та мертва, в сырой могиле гниет.
Дьёрдь ощутил холод, исходящий от Анны, выпустил ее, отпрянул:
– Кто ты?
Она раскинула руки, закружилась по комнате, тихо, нежно смеясь, играя с лунным саваном. Турзо видел, что ноги ее не касаются пола, Анна танцует, словно пылинка в воздухе.
– Кто я? Что я? Я – судьба твоя, Дьёрдь… Как же ты проглядел?
– Ты тоже мертва?
– Не жива. Хочешь видеть мое настоящее лицо?
Не смотреть бы. Да он не мог. Зрелище зачаровывало. Черты ее поплыли, изменились, и вот уже перед ним стояла наполовину женщина, наполовину кошка. Открыла пасть, показала длинные клыки. Лидерка, понял Дьёрдь. Та, что приходит по ночам и пьет из людей кровь. Что ж, достойное проклятие для убийцы.
И для него наказание…
Он расстегнул кафтан, рванул рубаху на шее. Закинул голову, открывая горло.
– Убей.
Женщина-кошка склонила голову, насмешливо рассматривала Турзо.
– Убей, – повторил он. И добавил робко: – Прошу…
Кошка протяжно мяукнула, снова обратилась в Анну, произнесла мягко:
– Нет, Дьёрдь. Не стану я тебя убивать. Живи. Живи с этим.
Он упал на колени:
– Убей, умоляю. Сил нет…
– Что ж сам себя не убьешь? – равнодушно спросила Анна. – Ах да, ты же примерный евангелист, в Христа веруешь. Такие себя убивают только вином… Да ты и так не сможешь, Дьёрдь. Ты еще здоров и крепок, хоть и стар.
Он молчал, склонил голову, все еще надеясь, что Анна передумает.
– Хотела обратить тебя, – продолжала лидерка, – но ты не так уж грешен, не сможешь всей душою захотеть искажения.
– Я не грешен? – Дьёрдь горько усмехнулся.
– Ты про мать? Так ведь не так уж и велика твоя вина. Ты просто не поверил. Позволил себя обмануть. Вот и все. Ведь наверняка она тебя и сама простила? Признайся, простила? Хотя… что в том проку: ты ведь сам себя никогда не простишь! Сожрешь ведь себя, Дьёрдь. Живи с этим. Вот тебе наказание. Не за предательство. За него ты сам себя наказываешь. За то, что мою любовь не принял.
Подплыла обратно к окну, медленно растворяясь в лунном луче, превращаясь в жемчужное облако. Потом вдруг вихрем ринулась обратно – не человек уже, призрак, яростно завизжала в лицо Дьёрдю:
– Все могло быть иначе! Твоя любовь могла меня остановить!
Он чувствовал леденящее прикосновение, запах тлена от ее губ, слышал безумие в ее визге, ждал смерти, желал ее…
Но нет. Истаяла, вылетела туманом в окно. Оставив его жить с этим.
Эпилог
Владивосток, май 2012 года
– Клан Батори промышлял этим бизнесом вот уже лет пятьдесят, и все было прекрасно, – рассказывал мастер Чжан.
Мы сидели в просторной комнате резиденции клана киан-ши: мастер Чжан, мастер Хо, учитель Сии, отец Константин и я. Пили зеленый чай с какими-то замороченными китайскими пирожными. Мастер Чжан, конечно, ничего не пил. Только поглаживал свою мартышку.
Прошла неделя после бойни в бункере.