Родители Юлии уехали в эвакуацию, в Сибирь, в далёкий посёлок, название которого и запомнить невозможно. Юлия снова начала осаждать военкомат, убеждать военкома зачислить её в штат какой-нибудь части, направляющейся на фронт. Ну и что, что нет восемнадцати! Она должна быть на фронте! Ведь она там уже была!
Пришло письмо от мамы: отец смертельно болен, лежит, ждёт дочь… Поехала. Отец лежал парализованный и медленно угасал. Он умер в начале 1942 года. После похорон отца Юлия поняла, что больше ничто в эвакуации её не держит. С матерью отношения всегда были сложными. Она уехала в Хабаровск и там поступила на курсы в школу младших авиаспециалистов. Школа готовила авиатехников. Заправка самолёта горючим, подготовка пулемётов…
Однажды старшина-инвалид объявил, что всю их команду переводят в женский запасной полк: «Будете там, как положено бабам, мужиков обшивать да обстирывать. Зато живыми останетесь и неувечными. Так что поздравляю!» После паузы добавил: «Окромя тех, у кого медицинское образование. Без них пока обойтись не можем. Больно много медицины там выбивает».
Юлия обрадовалась, предъявила старшине своё свидетельство об окончании курсов медсестёр. «Он пожал плечами, — вспоминала Юлия Друнина, и пробормотал: “Жизнь молодая надоела?” Но, видимо, медики и впрямь до зарезу были нужны действующей армии: уже на другой день я получила направление в санупр Второго Белорусского фронта. Я бежала на Белорусский вокзал, а в голове неотступно крутилось: “Нет, это не заслуга, а удача — стать девушке солдатом на войне, нет, это не заслуга, а удача…”»
После войны пройдут многие годы, и она напишет:
Нет, это не заслуга, а удача —
Стать девушке солдатом на войне,
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!..
Женщине на войне стократ тяжелее. Война — дело мужское. Бомбёжки, затяжные марши, грязь, кровь, холод, простуды, чирьи, нечистоты, негде обогреться, помыться… «И сколько раз случалось, — вспоминала она, — нужно вынести тяжело раненного из-под огня, а силёнок не хватает. Хочу разжать пальцы бойца, чтобы высвободить винтовку, — всё-таки тащить его будет легче. Но боец вцепился в свою трёхлинейку образца 1891 года мёртвой хваткой. Почти без сознания, а руки помнят первую солдатскую заповедь — никогда, ни при каких обстоятельствах не бросать оружия! Девчонки могли бы рассказать ещё и о своих дополнительных трудностях. О том, например, как, раненные в грудь или в живот, стеснялись мужчин и порой пытались скрыть свои раны… Или о том, как боялись попасть в санбат в грязном бельишке. И смех и грех!..»
Она тоже попала в госпиталь. Осколок мины на излёте застрял в шее в нескольких миллиметрах от сонной артерии. Попыталась вытащить его сама, ничего не вышло. Тогда перебинтовала рану и в горячке боя, местами переходящего в рукопашные схватки, продолжила вытаскивать раненых. Но вскоре потеряла сознание…
Это было в 1943-м. Наши войска наступали. В госпитале, ещё не сняв бинты, и, наверное, чтобы освободиться от видений, преследующих её даже во сне, написала короткое стихотворение, ставшее шедевром фронтовой поэзии:
Я только раз видала рукопашный,
Раз наяву. И тысячу — во сне.
Кто говорит, что на войне не страшно,
Тот ничего не знает о войне.
Из госпиталя Юлия была комиссована подчистую. Инвалид…
Вернулась в Москву. Пошла в собес, чтобы получить продовольственные карточки и пенсионные. Получила. И на все деньги накупила мороженого. Хватило на три порции — по тридцать рублей каждая. Не удержалась и купила красивое платье и кое-что из белья. Не всё же в солдатском ходить…
Насладившись мороженым, пошла в Литинститут. Показала свои стихи. Но их признали слабыми, так что творческий конкурс она не прошла. В поступлении в Литинститут вчерашней фронтовичке было отказано. Так или иначе, дверь в литературу для неё оказалась наглухо закрытой.
Рана на шее уже не беспокоила. Гораздо больнее оказалась другая, свежая. Решила: если не Литинститут, то в Москве ей делать нечего. И снова пошла в военкомат. Санинструкторов на фронте по-прежнему не хватало. Военкоматских уговорить и убедить в своей нужности оказалось легче, чем литинститутских. Военные — родной народ. Она уже знала, как и чем их взять…
Прибалтика. 1944 год. Наши войска наступали по эстонской земле. «Полковая разведка, — вспоминала она, — притащила “языка”. Перед тем как передать его в штаб, ребята попросили меня “чуток отремонтировать фрица”. “Фриц” — молодой обер-лейтенант — лежал на спине с закрученными назад руками. Светловолосый, с правильными резкими чертами мужественного лица, он был красив той плакатной “арийской” красотой, которой, между прочим, так не хватало самому фюреру. Пленного даже не слишком портили здоровенная ссадина на скуле и медленная змейка крови, выползавшая из уголка рта. На секунду его голубые глаза встретились с моими, потом немец отвёл их и продолжал спокойно смотреть в осеннее небо с белыми облачками разрывов — били русские зенитки… <…> Что-то вроде сочувствия шевельнулось во мне. Я смочила перекисью ватный тампон и наклонилась над раненым. И тут же у меня помутилось в глазах от боли. Рассвирепевшие ребята подняли меня с земли. Я не сразу поняла, что случилось. Фашист, которому я хотела помочь, изо всей силы ударил меня подкованным сапогом в живот…»
Осенью 1944 года во время боя попала под огонь немецкой артиллерии. Была контужена. Контузия, как известно, куда хуже и коварней ранения. Снова госпиталь. Медицинская комиссия. Из истории болезни: частые обмороки, частое кровотечение из полости носа, сильные головные боли, кашель с кровавой мокротой… «Не годен к несению военной службы с переосвидетельствованием через шесть месяцев».
В Москву приехала в декабре. После госпиталя, когда уже очевидным стало, что — домой, постоянно думала о том, как придёт в Литинститут, сочиняла, что сказать. Хотелось учиться, но только в Литинституте и больше нигде.
Пришла в гимнастёрке, в сапогах. Тщательно, до блеска, их начистила. На груди сияли фронтовые награды — орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Была середина учебного года. Заглянула в аудиторию: там сидели первокурсники, слушали лекцию, что-то записывали в тетрадях. Вошла и села среди них. Просто вошла и села на свободное место. «Моё неожиданное появление вызвало смятение в учебной части, но не выгонять же инвалида войны!»
Из грязного окопа она попала в свою мечту.
Сессию сдала успешно. Получила стипендию — 40 рублей. Правда, это было ничто, ведь килограмм картошки на рынке стоил 100 рублей! Но на картошку