Шартрезские поля сменились мертвыми горами, высящимися над бескрайней преисподней, как зубы гигантского скелета. Ветер носил по их склонам пепел и пыль, а из трещин в камне просачивался густой, удушливый дым. На одной из самых высоких вершин, окутанной туманом и мраком, лежит он — дракон разложения.
Существо было ужасающе. Его чешуя, некогда блестящая, теперь рассыпалась в пыль при малейшем движении. Мясо гнило, открывая проплешины костей, из которых пробивались черви. Дыхание дракона было не огнём, а густым облаком зелёного яда, медленно растекающимся по камням и медленно растворяющим их. Глаза дракона горели тусклым, болезненным светом, отражающим бесконечную муку.
Крид подъехал к вершине на своём немертвом скакуне. Дракон поднял голову, его гнилые зубы с остатками мяса павших врагов были видны в полумраке.
— Ты смелый, маленький человечишка, — прохрипел дракон, его голос был хриплым, как скрип ржавого железа. — Ну или крайне глупый.
— Я ищу смерти, — ответил Крид, его голос был спокоен и холоден, — Я ищу покой. Я ищу хоть что-то что наполнит моё существование смыслом…
— Покой? — дракон издал пронзительный смех, похожий на скрежет костей. — В Аду? Ты шутишь?
— Я бессмертен, — сказал Крид, — Мне нужен покой от вечности. Я устал… Слишком устал.
— Бессмертен? — дракон снова засмеялся, — Я живу дольше тебя. Я видел всё — рождение миров и их гибель. Я помню времена, когда ещё не было Аида.
Крид задумался. Он не помнил, когда появился на свет. Казалось, что он всегда был. Его память была бесконечна, как и его жизнь.
— Я… не помню, — признался Крид, — Я просто… всегда был.
— Ты не понимаешь, — сказал дракон, — Я видел, как звёзды рождались и умирали. Я видел, как цивилизации возникали и исчезали. А ты… ты лишь бледое отражение вечности. Ты мёртв, но не можешь умереть. Это проклятие, а не дар.
— Возможно, — ответил Крид.
Дракон посмотрел на Крида с удивлением. В его тусклых глазах мельком промелькнуло что-то похожее на зависть.
— Так ты… ты и правда хочешь умереть?
— Я хочу прекратить быть, — исправил его Крид, — Прекратить чувствовать боль потери, боль бесконечного существования.
— Это невозможно, — прошипел дракон, — Бессмертие — это проклятие без выхода.
— Посмотрим, — ответил Крид, и его голубые глаза вспыхнули холодным светом. Его поход к своему покою продолжался.
— Нет, — прорычал дракон, и из его пасти вырвалось не гнилое облако яда, а поток изумрудного пламени. Оно обрушилось на Крида, окутав его сверкающим смертоносным огнём. Пламя шипело, обжигая землю вокруг, но Крид не дрогнул. Он стоял неподвижно, словно статуя, выкованная из льда. Когда пламя улеглось, он остался невредим. Его кожа не несёт даже следов ожогов, его лицо оставалось спокойным и выразительным.
Без единого звука, Крид вытащил свой меч, излучающий ледяное сияние. Он сделал шаг вперёд, и без каких-либо колебаний кинулся в атаку.
Битва была безумно быстрой и жестокой. Дракон, хотя и поражён в своем теперь уже частично сгнившем теле, обладал удивительной силой и ловкостью. Его когти, пропитанные ядом, разрезали воздух, его хвост, похожий на гниющее древо, сотрясал землю. Но Крид был быстрее, сильнее, и, что важнее, абсолютно бессмертен.
Они сражались вечность. Или, может быть, лишь мгновение. Время потеряло свой смысл в этом виртуозном танце смерти. Изумрудное пламя дракона сталкивалось с ледяным сиянием меча Крида. Земля дрожала от их ударов, горы содрогались, а воздух наполнялся запахом гнили, пыли, и расплавленного камня.
Крид не чувствовал боли, а лишь холодную сосредоточенность и целенаправленность своих действий. Каждый его удар был точным, каждое его движение было расчитано на то, чтобы сломить сопротивление прогнившего дракона. Он не уклонялся от ударов, а принимал их, словно проверяя на прочность свое бессмертие.
Наконец, после долгих веков схватки, Крид нанес свой финальный удар. Его меч, пронизанный ледяным светом, пронзил гниющее скверной огромное сердце дракона. Из рваной раны вырвался последний поток изумрудного пламени, после чего дракон развалился на части, оставляя после себя лишь кучу гниющих костей.
Крид стоял неподвижно, окружённый останками дракона. Его лицо было спокойным, его глаза холодными. Он всё так же не чувствовал удовольствия от победы, как впрочем и чего-то ещё. Он просто продолжил свой путь, в бесконечном поиске покоя, в бесконечном путешествии по преисподней. Его цель была ещё далеко, но он не остановится, пока не найдёт своего забвения.
Бессмертие — тяжёлый груз, и он намерен сбросить его. И это не его проблемы, а тех кто встанет у него на пути.
С одной из крутых, изрытых трещинами гор, вздымавшихся над Шартрезскими полями подобно клыкам чудовища, раздался вой. Не одиночный, а хор пронзительных криков, режущих слух, словно осколки льда. С гор, подобно камням из пращи, посыпались грифоны. Не обычные, а существа, сотканные из теней и дыма, из мерцающего света преисподней и тусклого сияния мира живых — химеры, обитающие на границе между жизнью и смертью. Их когти были остры, как лезвия, перья — словно тлеющий уголь, а глаза горели зловещим красноватым светом.
Они пикировали на Крида, целясь острыми когтями и клювами. Воздух наполнился свистом перьев, ударами когтей о камень и пронзительными криками.
Крид, сидевший на своем немертвом скакуне, не изменил выражения лица. Он спокойно наблюдал за атакой, словно за неинтересным зрелищем. Его голубые глаза сверкали холодным светом безразличия.
Когда грифоны приблизились на расстояние удара, Крид поднял руку. Не было ни малейшего движения мышц, ни напряжения. Рука поднялась сама собой, и из нее, словно из черной тучи, вырвалась цепная молния. Волна чистой, разрушительной энергии, пронизанная ледяным холодом и смертельным сиянием магии Крида.
Молния распространилась по воздуху, обволакивая одного грифона за другим. Они вспыхнули ярким синим светом, тела с треском и шипением превратились в уголь. Запах горелых перьев, мяса и костей наполнил воздух, окутав мертвые горы еще более густым смрадом смерти.
Когда молния угасла, от стаи грифонов остались лишь осколки ещё тлеющих угольков и пепел, разбросанные по земле. Крид, не изменив выражения лица, спокойно продолжил свой путь. Его не трогали ни вой, ни крики, ни запах горелого мяса. Он шел