Грегорио угрожающе посмотрел на молчаливое окружение и воскликнул:
— Здесь лежат мои беззащитные сотрудники, которые постыдно заснули при звуке твоего соблазнительного пения; но каждый из них очень дорого заплатит мне за свою измену и неповиновение.
Он с большим вниманием устремил свой совиный взгляд на собрание, но за исключением меня, так как я должен был оставаться внимательным к своей работе руководства, доверенной мне, никто не осмелился изменить своё отношение глубокой концентрации к цели смирения и любви, на которую мы были вдохновлены.
Выказывая разочарование тем, что его оскорбления остаются без ответа, грозный руководитель мрачных легионов, подошёл ближе к спокойному Инструктору и прорычал:
— Я сам подниму тебя кулачными ударами, которых ты заслуживаешь!
Но раньше, чем он смог соединить свои слова с действиями, с небес опустилась тонкая световая структура, состоящая из лучистых флюидов, идентичная тем формам, которые образуются во время сеансов среди воплощённых, и нежный хрустальный голос Матильды раздался поверх наших голов, убеждая с твёрдостью, полной любви:
— Грегорио, не морозь своё сердце, когда Господь тысячами способов призывает тебя к обновительному труду! Твой долгий период жестокости и сухости закончен. Не борись против благословенных шипов нашего Вечного Отца! Шипы ранят, пока огонь не поглотит их; камень выказывает сопротивление, пока струя воды не использует его! Для души твоей, сын мой, ночь, когда ты был поглощён злом, закончилась. Невежество многое может; но оно становится ничем, когда проявляется мудрость. Не думай, что чудовища чёрной магии питают твоё сердце желаемым блаженством!
Грозный преследователь был смущён, наполовину ошеломлён, а мы, присутствовавшие при этом, связанные с миссией Губио, не могли скрыть огромного удивления от этой неожиданной и импозантной ситуации.
Я понял, что благодетельница воспользовалась жизненными флюидами нашего ориентера, чтобы смочь проявиться на этом плане, как она уже делала несколькими часами ранее в доме Маргариты.
Сбитый с толку священник, испытывая странную смесь ужаса, возмущения и горечи, имел вид дикого зверя, загнанного в клетку.
— Неужели ты думаешь, что любовь может меняться со временем? — продолжил мягкий материнский голос. — Неужели ты мог подумать, что я забыла тебя? Неужели ты забыл о притяжении наших судеб? Моя душа путешествует через тысячи миров, и я всегда буду мечтать о соединении наших умов.
Возвышенный свет любви, сжигающий нас в самых глубоких чувствах, может расцвести в инфернальных безднах, привлекая к Господу тех, кого мы любим. Грегорио, опомнись!
И с нотками в голосе, которые вызывают слёзы, нотками, которые могли бы обезоружить самое ожесточённое умствование, добавила:
— Вспомни! Не ты ли оставил умирать в веках планы любви, которые мы наметили с тобой в далёких Тоскане и Ломбардии? Неужели ты забыл о наших клятвах, данных у подножия скромных алтарей? Разве ты не помнишь о каменных крестах, которые слышали наши молитвы? Не мы ли оба обещали сообща работать ради очищения алтарей Божьих на земле? Всегда великий и прекрасный в битве против продажной политики людей, ты сохранил заблуждения гордыни тщеславия застывшими в своём разуме, заблуждения, обретённые при контакте с гниющей короной. Ты задушил ценные идеалы в потоке мирского золота и утратил видение божественных горизонтов, погрузившись во мрак расчётов ради расширения империи своих желаний. Ты хвалил величие сильных мира сего и поносил скромных, ты ободрял духовную тиранию, считая себя обладателем непогрешимого авторитета. Ты считал, что Небеса, по ту сторону смерти, будут ни чем иным, как простым повторением Земных Судов и Трибуналов. Тебя охватили ужасные разочарования, и, хоть и униженный и страдающий, ты заморозил свои мысли в ядовитой кислоте возмущения и избрал рабство низшего разума единственной позицией, достойной победы. В течение веков ты был жёстким цензором преступных и расстроенных душ, которых могила заставала в пороке и легкомыслии. Но неужели, сын мой, грустное положение жалкого демона не заставляет тебя страдать? Подобный вопрос не останется без ответа. Огромное отвращение к злу, а также глубокое внутреннее одиночество, которое наполняет теперь твои часы, говорят за тебя. С бесконечным разочарованием ты узнал, что божественные сокровища находятся не в холодных сундуках монетного двора. И ты теперь знаешь, что Иисус не располагает достаточным временем, чтобы посещать величественные храмы, пусть даже и уважаемые, потому что из мрачных человеческих троп слышатся рыдания паломников без света и тепла, без защиты и поддержки…
Было видно, что благодетельнице, практически задыхающейся от эмоций, было очень трудно говорить, но после долгой паузы, которую никто не осмелился прервать, она взволнованно продолжила:
— Как, из-за нескольких дней эфемерной власти на Земле, ты мог забыть о наших искупительных видениях Христа, распятого на кресте? Ты примкнул к Драконам Зла сразу же после того, как заметил, что преходящая корона не сможет украшать твою голову в области вечной жизни, к которой нас привела смерть. Но Божественный Друг никогда не переставал верить в наши обещания служения, и он ждёт нас с тем же самоотречением, что и в самом начале. Пойдём! Я — Матильда, душа твоей души, которая однажды приняла тебя, как дорогого сына и которую ты любил, как преданную духовную мать.
Голос посланницы умолк, прерванный потоком слёз.
И тогда Грегорио, делавший всё возможное, чтобы удержаться на ногах, нервно вскричал, словно хотел убежать от самого себя:
— Я не верю в это! Я в это не верю! Я одинок! Я посвятил себя служению мраку, и других обязательств у меня нет.
В его уже менее грозном голосе слышались нотки неописуемого ужаса. Он, казалось, был расположен бежать, глубоко преображённый. Но перед экстатичным и молчаливым собранием он был словно загипнотизирован словами благодетельницы, голос которой звучал высокомерно и нежно, прекрасно и грозно, препарируя его сознание. Взглядом раненого льва он окинул поле, где мы все находились, и, чувствуя себя в центре всех присутствовавших при этой неожиданной сцене, жестом, полным крайнего отчаяния, охватившего его душу, вынул шпагу из ножен и завопил в ярости:
— Я пришёл сражаться, а не спорить. Мне не страшны колдовские чары. Я руководитель и не могу тратить время на пустые разговоры. Я не признаю присутствия своей духовной матери тех времён. Я знаю уловки соблазнителей, и у меня нет другого выбора, чем дуэль.
Глядя на