— Та ж что помешало?
— Когда узнали, что я в Англии провалился…
— Как — провалился? Вы же только что — «никаких провалов».
— Видите ли, когда я начинал, измен среди своих не было. До войны уходили Орлов, Кризицкий — фигуры крупные, прогремели по всему миру. Из тех же, кого я знал, — никто. А в 45-м из Канады ушел шифровальщик военных. Унес все, что было в резидентуре: шифры, личные записи резидента, его книжку со всякими пометками. Буквально ограбил. Канадский провал перебросился не только в США, но и в Европу. Началась страшная свистопляска. Пошли всякие контрольные проверки. Из-за этого работа была, по существу, прекращена на полтора года. Чтобы наши люди не провалились, мы приказали: сидите тихо, никуда не ходите и не рыпайтесь, вот вам условия связи на все случаи жизни. Никого не взяли, но агентурная сеть пострадала. Некоторые, не дождавшись, занялись открытой деятельностью. Кое-кто потерял работу, нас интересовавшую. Другие ее сознательно сменили и сделались для нас бесполезны.
— Но вас-то как это коснулось?
— Агент меня продал.
— Английский?
— Какой же еще? Я с ним познакомился чисто, открыто — на приеме. Он знал, кто я и откуда. Завербовал его, работал с ним, а когда уезжал, то мы по своему обыкновению оставляли на связи агентуру. Ну, я ему эти условия связи дал. И когда после Канады поднялась вся эта буря, он перепугался. Побежал в контрразведку и признался: «Барковский меня завербовал». Из Лондона я к тому времени уже уехал, но идти по нелегальной дорожке был бы большой риск.
— Откуда же вы узнали обо всем этом?
— Догадайтесь с трех попыток. Кто-то из этой, как вы говорите, «кембриджской пятерки» нашего резидента предупредил. Кто, так и не знаю, но сообщили: «Барковского вашего продали».
— Владимир Борисович, ну, давайте по-простому, откровенно.
— А я с вами не откровенно? Разве что без фамилий.
— Продал агент, а могли бы сдать и свои дипломаты. Ведь сегодня похожее случается.
— Я и сегодня ни о каких таких сдачах не слышал. Враждебного отношения никогда не испытывал. Дипломаты — люди порядочные, которые знали, но не пытались как-то давить на мозоль. По крайней мере, за все мои командировки никаких противоречий, споров или свар с дипперсоналом не случалось. Но это тоже умение разведчика — сохранять отношения со своими.
— А близкие? Дети, жена — случайный жест, опрометчивая фраза, и привлекли внимание…
— Чтоб выдавали родственники? Об этом тоже не слышал. Жена моя знала только одно — я работник НКВД. Да и то потому, что перед отъездом нас принимал и наставлял ее и меня генерал Судоплатов.
— Ну, допустим, начальство из Москвы могло переметнуться.
— Когда мы сидели в Лондоне, мы даже не знали, кто у нас начальство. Выяснилось при возвращении. Мы первое время даже никаких оценок присланной информации не получали. Не очень хорошо, процесс оказался не слишком отлаженным. Единственное, что получали, так напоминание: усилить работу, это важно, это нужно, "нe хлопать" ушами, добывайте то, добывайте это. Знали только кличку дающего нам указания. Отсюда провалы были полностью исключены.
— Вы считаете, что в то время конспирацию соблюдали строже, чем сейчас, что она была надежнее, лучше?
— Безусловно. Тогда совершенно исключались разговоры между разведчиками на тему, кто чем занимается. Сегодня болтовни очень много. Хочется похвастаться, как-то проявить собственную значимость. Какие-то намеки о том, о сем. Кому это нужно?
ВОТ ТАКОЙ ПОЛУЧИЛСЯ ФУКС
Нечего спорить. Предательства если и случались, то не в таком же количестве. Верных иностранных помощников берегли, не подставляли. А уж коли те изредка попадались, послушно безотказный ТАСС с тоскливой неизменностью на деревянном своем языке открещивался от провалившихся: «Не был, не состоял, провокация…» Однако проходило время, и почти наверняка скашивали сроки, выручали, обменивали — иногда под флагом чужих дружественных разведок, но какая разница.
Дело советского атомного шпиона, пардон, агента-помощника-разведчика Клауса Фукса непонятным образом выбивается из общего ряда. Немецкий антифашист и ученый-атомщик передавал ядерные секреты откуда только мог. А судьба забрасывала его, сбежавшего из фашистской Германии, и в американскую атомную колыбель Лос-Аламос, и в британские ядерные центры. Ему не хватало гениальности Оппенгеймера, Бора или Теллера, однако сведения Фукса оказались бесценны. Их ущерб и наш выигрыш в деньгах, а также во времени, не измерить никакими миллиардами.
Но, попав в 1950 г. в английскую тюрьму, Фукс был оставлен, точнее, брошен на произвол судьбы. Отсидев 9 лет из щедро отпущенных ему Фемидой четырнадцати, Фукс был освобожден в июне 1959 г. за примерное поведение, тотчас уехал в Германию, совсем не Западную. Англичане предлагали Фуксу остаться и работать у них. Попросил отвезти его прямо из тюрьмы в аэропорт и рванул в Восточный Берлин. Ему шел 49-й год. Но и в дружественной нам ГДР советские товарищи за все годы ни разу не пытались хоть чем-то отблагодарить героя. Первым это сделал соратник Барковского, тогда уже отставной полковник Феклисов в 1989 (!) году. По собственной инициативе и, увы, после смерти ученого. А немец ждал и, как рассказала его вдова Маргарита Фукс, до последнего. Да еще оправдывал русских друзей, объясняя супруге, а может, и себе, что никого из советских, с кем трудился, в живых, наверное, не осталось… Что же произошло?
Барковский знает. У него своя версия. Я лишь изредка перебивал Владимира Борисовича. Он профессионал, практик и историк. Я журналист, старающийся разобраться в запутаннейшем лабиринте советского атомного шпионажа. Что мое мнение по сравнению с его? И все-таки здесь наши точки зрения не всегда совпадали.
Но слово Барковскому:
— Фукс действительно фигура выдающаяся. Причем, сделайте себе обязательную пометку, не всегда и не во всем понятная. Его судьба, вы правы, трагична. Меня лично, детальнейше анализировавшего его дело, берет досада. Знаком с Фуксом не был, но изучил его по сообщениям моего товарища, долго с ним работавшего, читал донесения, документы, книги. И потому считаю, что в провале Фукса мы сами сыграли какую-то роль, которая привела его к признанию.
Он сын лютеранского священника, защитника страждущих и угнетенных. Приход отца был в рабочем районе. Понятно, Фукс вступил в соцпартию, затем разочаровался и перешел к коммунистам. Активно работал, но засветился и оказался на грани ареста. Компартия ему приказала: уезжай и учись, становись ученым, ты понадобишься будущей Германии. Там фашизм, концлагеря, а ему — о будущем. Он уехал и