От озноба стучали зубы, и Мстислава не могла вспомнить, когда в последний раз ей было по-настоящему тепло. Становилось всё труднее не замечать искушавшие разум мысли: разве Ратмир бы осудил её за то, что она хотела согреться? За то, что нуждалась в надёжном плече рядом? Мстиславе ведь не нужно многого. Просто почувствовать чьё-то тепло. Она бы притворилась, что это Ратмир, и позволила позаботиться о себе…
Только как далеко это притворство могло завести её?
Сновид поднялся, чтобы подкинуть дров, и Мстислава встрепенулась, отгоняя от себя запретные думы. Но вернувшись, боярин словно невзначай сел рядом с Мстишей. Княжна и сама не знала, приятна ли ей его близость. Она отвела взор от радостно кинувшихся на свежие поленья языков пламени и посмотрела на боярина.
Сновид был красив. Даже кажущиеся нескончаемыми дни скитаний не испортили его. Светлые волосы, небрежно выбивавшиеся из-под меховой шапки, всё так же спорили с чёрными бровями. Глаза всё так же мерцали, не думая скрывать обожания и страсти. Обветренные, но по-прежнему чувственные губы были покорно сомкнуты, но Мстислава знала — одно только её слово, и они приникнут к ней с прежней пылкостью.
— Ты правда веришь, что сможешь расколдовать его? — тихо спросил Сновид, спокойно дождавшись, пока Мстислава закончит его рассматривать.
Мстиша вздрогнула, отрываясь от затягивающей в себя искрящейся серой пучины. Она сглотнула. Неужели он сомневался? Неужели у неё было что-то, кроме этой веры?
— Да. — Короткий ответ вышел хриплым и неубедительным.
— И ты думаешь, он перестанет быть зверем?
Мстислава нахмурилась, и тогда боярин спросил:
— Волк на посадничем подворье. Это был он?
Как Сновид понял? По Мстишиному лицу? Но ведь она сама не знала наверняка, только подозревала.
На миг перед глазами как живые мелькнули мерзкая ухмылка, угреватое лицо и оскал жёлтых гнилых зубов Шульги, помстился запах немытого тела и похоти.
Княжну передёрнуло. Догадка одновременно восхищала и пугала. В груди горячо разливалось торжество возмездия, но вместе с тем при мысли о разорванном в клочья Шульге делалось страшно. Мстиша не могла вообразить, чтобы спокойный, рассудительный Ратмир так жестоко расправился с человеком, пусть даже и обидчиком его невесты.
Сновид продолжал сверлить Мстишу пристальным взором, точно читая мысли. Княжна отвела глаза, с тревогой ожидая, что боярин будет настаивать, но он слишком хорошо знал её, чтобы загонять в угол. Поэтому Сновид улыбнулся и легко, будто мимоходом, коснулся пальцев Мстиславы. Движение получилось таким естественным и невинным, что ей не пришло в голову отдёрнуть руку.
— Ты ведь не хуже моего понимаешь, Мстишенька. Звериные повадки не так легко вытравить. Даже если удастся снять с него шкуру, — княжна резко повернулась к Сновиду и уже приоткрыла губы, но тот хмыкнул и уточнил: — волчью шкуру. Если удастся вернуть ему человечий облик, неужели ты веришь, что на этом всё закончится?
— О чём ты? — еле слышно спросила Мстислава.
Сновид вздохнул, будто ему не хотелось продолжать болезненный для Мстиши разговор, и ласково погладил её ладонь.
— Он уже почувствовал на своих клыках кровь, Мстиша. Людскую кровь.
— Не он, волк! — резко возразила княжна.
— Где пролегает межа, Мстиша? Ты знаешь? Где кончается волк и начинается человек?
Мстислава нахмурилась. Гневные слова почти сорвались с её уст, но она вдруг задумалась. Если Ратмир вправду убил Шульгу, значит, успел замыслить нападение до того, как обернулся. Он сам говорил, что людское и звериное мешалось, перетекало одно в другое. Сам рассказывал, как память играла с ним шутки.
— Знаешь ли ты его, Мстиша? Знаешь ли по-настоящему?
Сновид бросил камень в мутный колодец её души и смотрел, как расходятся круги. Он не договорил остального, но Мстислава и без того поняла, куда клонил боярин. Мстиша не могла ответить Сновиду на его вопрос. Она не знала, где кончался волк, она вообще не хотела ничего знать об этой стороне своего мужа. Мстислава только сейчас понимала, что все её заверения, все обещания Ратмиру в том, что она примет его любым, были даны легкомысленно, в пылу. Мстиша на самом деле никогда не рассчитывала встречаться с этой его частью.
Знала ли она его по-настоящему? Может, и не знала, но чувствовала. И любила.
Мстиша метнула отчаянный взгляд на прищурившегося в напряжённом ожидании Сновида. Вот кого она знала. С детства. Знала, как саму себя. И всё-таки ошиблась.
В очах княжны загорелся грозный огонёк, и правая щека Сновида дёрнулась, но в тот же миг откуда-то из леса раздался волчий вой. Мстиша вздрогнула. Боковым зрением она заметила, как застыл копошившийся у костра Некрашка. Боярин тоже замер, прислушиваясь.
Вой повторился. Хриплый, протяжный, тоскливый, он висел над крошечным становищем, пока трое обмерших людей, затаив дыхание, внимали ему. На несколько мгновений стало тихо, и завывание раздалось в третий раз.
Мстислава направила взгляд расширившихся глаз на боярина и, к своему изумлению, увидела на лице того… торжество? По-прежнему не шелохнувшись, он перевёл озарённые диким блеском очи на княжну.
— Слышишь? — с непонятным Мстише ликованием прошептал он.
— Волки воют? — выдохнула она очевидное.
— Не-ет, — протянул Сновид. — Не волки. Волк. Зимой они в стаи сбиваются. А этому никто не отвечает. — Боярин улыбнулся и с неприкрытым удовольствием закончил: — Одинец.
Сновид разом отошёл от нашедшего на него оцепенения и, вскочив с места, вполголоса прикрикнул слуге:
— А ну, подай мой лук, живо!
Несколько мгновений Мстиша оторопело смотрела на странно взбудораженного боярина, который с лихорадочным возбуждением принялся сгибать плечи лука и прилаживать тетиву. Страх, быстро сменившийся болезненно сдавившей грудь надеждой, вытеснила злость.
— Что ты творишь?! — выкрикнула Мстислава, вскакивая и ударяя Сновида по рукам.
Петля соскочила, и Мстиша заметила, как побелели стиснувшие кибить костяшки. Сдержав гневный порыв, боярин прошипел:
— И что же делать изволишь? Его тоже прикажешь накормить, или станем дожидаться, пока тварь сама начнёт пропитание искать?
— Это может быть Ратмир! — выкрикнула княжна, тут же понимая нелепость собственных слов.
— А если нет? — холодно усмехнулся Сновид.
Мстиша растерянно заморгала. Заиндевевшие ресницы неприятно царапали веки.