71
И потом, вероятно, не следует забывать, что геометрически инсталляция двухмерна, что она прежде всего – рамка, даже если кажется, что выставочные объекты вводят дополнительные измерения и создают ощущение объёма или глубины. Одно дело – быть рамкой, плоской и инертной, а другое – задавать путь в пространстве. В чём великое достоинство инсталляции как художественного жеста – в том, что она освобождает пространство от агрессивности человеческого тела и вещей. Она высвобождает саму пространственность как чистое действие пространства, не занятого вещью, и тем самым позволяет нам увидеть вещи без той ауры господства, которой они окружены в захваченном ими пространстве. Есть хорошее французское слово, которым пользуется Ж. Деррида, – espacement, и есть хорошее английское space, spacing, указывающие на движение пространства независимо от того, что́ и как его заполняет. Опространствлять – это не наделять воспринимаемый мир дистанцией, глуби ной или расстоянием, но размещать в серой или белёсой рамке нейтрального экрана кусочки различных текстов, которые когда-то были вещами, живыми телами, словами и переживаниями. Процедуры инсталлирования открывают нам природу пространства, которое можно попытаться понять как порог чистой изменчивости без центра и глубины или даже скорее как гладкую поверхностность всех вещей, как их тень, контуры, скользящие и остановленные очертания, поверхностность, куда всё устремляется, включая наше представление о пространстве. Пространство не простирается, оно только различает то, чему мы приписываем качества пространственности.
72
Действие инсталляции направлено против прошлого, на опустошение прошлого, его изъятие ради настоящего, точнее, на тотальное вторжение настоящего в прошлое. Иначе говоря, происходит следующее: точка зрения (это «сейчас и здесь») смещается в прошлое, но поскольку эта позиция концептуальная, то есть абсолютно независимая от прошлого, то видение прошлого – катастрофа…
Инсталляция – это определённое художественное действие, жест, направленный против прошлого (как мира), объявленная война. Повторяю, дело не в том, что́ полагает Мастер, а в том, что́ он делает, и поскольку он сам не в силах отделить физику от метафизики, я позволил себе внести кое-какие различия в этот смешанный дискурс. Мастер говорит и продолжает говорить, фактически навязывая нам странную, двусмысленную процедуру: есть неподвижные объекты, но зато есть динамический зритель, который движется вокруг них и тем самым до-воссоздаёт в каждой из позиций пути некоторую оптику вещи (уже не объекта).
73
Ещё в начале 90-х годов актуальное искусство было продуманной и циничной экспозицией шокирующего социального жеста. Теперь в искусстве нет ничего от бунта, вызова или сопротивления, оно направлено не столько против common sense, сколько против принципа реальности. Вот что оспаривается, подвергается массированной дисквалификации: наличная, «чувственно данная» Реальность. Актуальный художник ныне испытывает чувство растерянности: даже самый насильственный и «оскорбляющий» из его жестов слишком быстро утрачивает шокирующую силу. Утверждаемая иная реальность опознаётся здравым смыслом как допустимая и даже принимаемая всеми условность игры-в-искусство.
74
«Этому художнику не хватает немного безумия, где же творцы-сумасшедшие? Нет их!» – повторяет здравый смысл. И он прав. Если чего и недостаёт современному актуальному художнику, так это подлинного безумия прошлых великих эпох. А это значит, что недостаёт Реальности… В XVIII–XIX веках общественное безумие загоняется в психолечебницы, становится психическим заболеванием. И только искусство ещё хранит верность смеху дурака, давая ему убежище. Искусство было охранной грамотой для безумца. Если бы нам удалось составить перечень всех великих больных последних пары веков, то, вероятно, мы были бы поражены не только разнообразием заболеваний, но прежде всего тем, насколько сама «болезнь» была непременным условием проявления художественной гениальности. Крайности, к которым прибегает художник, чтобы выразить некое «содержание» и «смысл» собственного опыта, почти неотличимы от невменяемого поступка. В сущности, долгое время и, вероятно, и по сей день искусство является наиболее эффективной формой психотерапии. Но безумие художника не кажется спасением. Тот факт, что искусство оказывается областью, где контроль нормы (юридическо-правовой, поведенческой, сексуальной) ослаблен, говорит о многом. Нормой оказывается «соучастие в безумии», нежели установки на традиционные ценности, правила или ритуалы, которые внедряет в общественное сознание политика отдельных групп власти. Сегодня не приходится говорить о «безумии» современного художника: психическое заболевание отделилось от его творчества. Интерес к ценности болезни утрачен – это слишком большой риск. Безумный художник – сегодня просто nonsens.
Ныне художник пребывает в «здравом уме», он в совершенстве владеет техникой симуляции любых форм социального или эстетического безумия. Симулировать – это творить[36]. Возможно, именно симуляция – а это развитое умение различать подобное – ограждает нас от ужасов реального безумия.
Ж. Бодрийяр. Искусство как симуляция
75
Идея симулякра проста: всё, что мы пытаемся понять как проявление реальности, есть только её образ, реальное скрывает от нас Реальность. Как будто мы знаем, как найти доступ к реальности, но СМИ и всё, что относится к массовым культурным идеологиям позднекапиталистического общества, препятствуют этому. Но может ли современное общество иметь иную оснастку для реальности, чем оно имеет? Миф о Реальности (новая а-топия) становится условием демонстрации действия негативной практики симулякров. Симулякр отрицает реальность, прячет её, «скрадывает» (в обманке), замещает подделкой и ложными образцами. Средства воспроизведения реального становятся всё более необходимыми условиями поддержания мифа о Реальности. Но тогда что такое Реальность? Пожалуй, придёшь к грустному выводу: реальность – это единственное, что не существует.
76
Реальность теперь больше, чем её любая репрезентация, она – гиперреальность, то, чему можно найти только сверхчувственный (виртуальный) эквивалент. Реальность – то, что «можно эквивалентно воспроизвести», далее уточняется: «…реальность – не просто то, что можно воспроизвести, а то, что всегда уже воспроизведено»[37]. Чем больше реального, тем меньше реальности; реальность перекрыта многими слоями реального, именно они создают эффект интерференции, смешения световых бликов, эту приставку-симулякр гипер; наши перцептивные возможности совершенствуются: мы всё лучше и лучше видим то, что не существует (во всяком случае, так нам кажется…), – реальное (то, что мы якобы видим) и получает качества гиперреальности.
77
Как далеко простирается эта удивительная способность к симуляции и какие объекты она формирует, каким целям отдаёт предпочтение? – об этом мог бы нам поведать единый взгляд на карту современного мирового искусства, с