61
Возможно признание за авангардом какой-то особенной событийности, которая была соответствующей модерну (модернистской). Ведь в нашем определении авангардистское сознание или левое искусство (Б. Брехт, Дз. Вертов, А. Платонов, П. Филонов или В. Хлебников и др.) есть сознание революционное, то есть там, где оно осуществляется, оно открывает такую сторону мира, которая определяется не постепенным характером изменений, а взрывным. Авангардное сознание балансирует между разрушением и возобновлением, «новым началом и концом». Но это начало есть некая цель самого разрушения. Разрушение определяет возможность начала, и чем радикальнее, тем более сокрушительна сама новизна. «Покажи мне, как ты способен разрушать, и я скажу тебе, какой ты авангардист!». Итак, мы приходим к выводу, что авангардистский жест в целом это есть жест полного и завершённого в себе отрицания (то есть такого, которое лишено всяких черт утверждения). Полное нет противопоставляется бесконечному набору частичных утверждений да. В этом полном нет заключена остановка возможных времён повседневности.
62
В авангардном искусстве мы сталкиваемся с переносом идеи целого к несущему его элементу – прибавочному или дополнительному. Прибавочный элемент даёт целое, изменяет предыдущую форму, преобразует в новую. Именно прибавочный элемент проективен, он и есть несущая и одновременно работающая часть Проекта. Прибавочный элемент и есть деяние, деятельностное, активное движение, направленное против инертной материи; предыдущая форма не в силах более удерживать её, она распалась; а ещё недавно она перерабатывала её в содержание и технико-пластически подчиняла себе. Конечно, напрашивается сравнение между теорией прибавочного элемента К. Малевича и теорией прибавочной стоимости К. Маркса. Если мы захотим расширить список сходных тем и понятий в новейшей философии, то мы легко выйдем и на работы М. Мамардашвили, посвящённые анализу «превращённой формы» в «Капитале»[32]. Термин «превращённая форма» может быть применён по отношению к явлениям, которые являются формами других явлений, но собственной формой не обладают. Дополнительность подобных превращённых форм очевидна, поскольку они могут быть и являются объяснительно-понимательными моделями сложных процессов только потому, что эти процессы не могут функционировать без субъекта, который бы их понимал. Но главное здесь, как мне кажется, не форма, а способность формы к превращению, то есть превращённость формы или преобразование тех связей, которые форма и должна выразить.
63
Следует обратить внимание и на похожие понятия, которые по отличным от настоящего поводам возникают в новейшей философии. Например, на понятие дополнения (приложения или восполнения), введённое Ж. Деррида[33]. Правда, я полагаю, что переводчик оказался не совсем точен, когда попытался лавировать между несколькими значениями французского слова, приписывая ему всё-таки значение восполнения. Мне же представляется, что приём, используемый в комментариях Деррида к «Исповеди» Руссо, как раз и состоит в том, чтобы прочитать письмо Руссо (в отличие от речи) и много шире – Культуру в отличие от Природы в режиме слова дополнение, supplément (но никак не восполнения). Ведь как раз сила дополнения в том, что оно дополняет и то, что необходимо дополнить (через нехватку), и то, что вовсе не нуждается в дополнении. Дополнение – то, что прилагается к тому, что не нуждается в дополнении, и не изменяет дополняемое. И по мере того, как серии увеличиваются и дополняющие образы следуют друг за другом, ценность того, что́ сопротивлялось дополнению, утрачивается сама собой, целое распадается, хотя его и пытаются улучшить, сделать полнее (например, стойкая добродетель, атакуемая дополнениями, которые ставят её в неудобное положение, сама становится лишь частью серийного потока, если не в силах прекратить его движение или сопротивляться). Внутреннее смыкается во внешнем и распадается.
64
Прибавочный элемент есть признак дополнительности, системно-структурный принцип. Стоит напомнить о мысли Малевича: раз прибавочный элемент действует и вносит решающие изменения в человеческое ощущение в зависимости от среды, в какой он оказывается, то живопись должна как раз создавать эти истинные образы реального. «Под знаком прибавочного элемента кроется целая культура действия, которую можно определить типичным или характерным состоянием прямых или кривых. От введения прибавочного элемента (новых норм) кривой волокнисто-образной Сезанна поведение живописца будет другое, чем от серповидной кубизма или прямой супрематизма»[34]. Так, образ человека, захваченного деревенским ландшафтом, выстраивается на совершенно ином типе чувственности, не на том, который копирует жёсткие, угловые прямые и железные и полые фигуры городского пространства.
Пустота как объект
Настоящие заметки являются несколько вольным комментарием к курсу лекций И. Кабакова «О “тотальной” инсталляции» (Bonn, 1995, Cantzverlag)[35]. Этот небольшой лекционный курс вызывает у меня глубокую интеллектуальную симпатию: ясность и достаточность слога Мастера, искренность и пафос, который разделяешь, простота сложного. Размышления Мастера об основах собственного мирови́дения, методах, технологии творчества. Аккуратная и расчётливая мысль, окрашенная значением содеянного.
65
В глубине классического произведения – идеальный образ тотального произведения, которое по мере развёртывания втягивает в себя весь мир, природу, историю – и всё это исчезает в нём (книга Природы, Мира, Познания и т. п.). Всё собрано только в этой величайшей из книг мира, которую некогда представил Г.В. Лейбниц в «Теодицее» как Книгу Бога. Ф. Ницше пишет «Так говорил Заратустра», Дж. Джойс в «Улиссе» попытался воплотить эту полную завершённость и законченность мира в себе, но без Книги это было бы невозможно. Книга завершает мир, мир завершается в Книге. Можно приводить ещё примеры. А разве модернистская теория не преследует цель достичь идеальной произведенческой формы – тотального Произведения? Достаточно напомнить о теориях живописи и живописной техники, которые тогда разрабатывались П. Клее, В. Кандинским, К. Малевичем, Ле Корбюзье, С. Эйзенштейном, П. Филоновым и многими другими. В конечном счёте, цель одна – поглотить и