Я увидел себя! В радраке!
Но мельком.
Так мало… Слишком мало обо мне! Я чуть не вмешался в воспоминания мальчика, чтобы заставить его заново прокрутить события лета, моменты, в которых фигурировал я. Но вовремя остановился. Остановился, а чуть позже нашел то, что могло стать якорем. Воспоминание, всплывшее дважды.
В первый раз я пропустил его из-за ошеломления, оттого, что увидел в воспоминаниях Рудика себя.
– Рудик, поросеночек, все спят, а ты опять шалить вздумал?
– Почему я поросеночек?
– Потому что такой же розовый и непослушный. Что стряслось, ребенок? Чего тебе не спится?
– Сказка страшной была… Как можно было пятку себе отрезать?
– Понимаешь ли, тут такое дело… – Ее светлость приобняла Рудика, заново накрыв его сползшим до этого одеялом. – Если человек чего-то очень хочет, и если этот человек нечист помыслами, он добивается своего даже такими кровавыми методами. По его мнению, такая жертва оправдана. Потому что в будущем она может принести гораздо большее…
– Так не вышло же! И без принца осталась, и без пятки!
– А представь, что вышло бы так, как она желала. И принцессой бы стала, а там и королевой… Что ей та пятка, ее бы слуги на руках носили…
– Дура она, прямо как Дурса! Вот увидите, Хозяюшка, вернется она! Прибежит!
– Спи уж, поросеночек. Его светлость уже ждет свою маму и порцию молока…
– Молока… Вот бы и мне… хоть понюхать…
Я не знал, как называть то, что увидел дальше. Наверное, Ее светлость и сама не поняла, что сделала для этого мальчишки. Уверен, что она не придала значения своим действиям.
Она ушла кормить своего ребенка, однако вернулась. Вернулась с чашкой, словно бы точно знала, что Рудик все еще не спит. Что ворочается и думает о сказке и молоке, которое никогда не пробовал. О молоке даже больше. Он даже напридумывал себе, что оно пахнет пыльцой и почему-то свежескошенной травой. И глотал слюну, а еще немного плакал, потому что мамы у него не было. И мамкиного молока ему попробовать не доведется.
Довелось. Уже в полусне, наутро решив, что ему все приснилось, Рудик выпил молоко герцогини. Его не было много, может, глотков пять… Но сейчас, благодаря дару, он смог вспомнить его вкус и понять, что это не было чудесным видением. Ее светлость действительно напоила его своим молоком.
– Мама! Мамочка!
Меня выбросило из сознания мальчишки одновременно с его криком. Вот он, якорь! Вот это отчаянное желание отблагодарить герцогиню, горячее жгучее желание обнять ее, вернуться к ней…
Теперь все будет хорошо. Самое страшное позади!
***
– Ррры! – игриво рыкнул волчонок.
– Ры… – радостно вторил ему человеческий ребенок. – Ав-ва!
Я лежал на полу и наблюдал за счастливым детенышем, который носился по бесильне и своей нетвердой походкой, забавными падениями и мотанием головы веселил наблюдающих, особенно Илиаса.
Странное название комнаты резало слух и было чужеродным для меня, я все никак не мог к нему привыкнуть. Впрочем, Ее светлость часто употребляла какие-то странные слова, которые поначалу с недоумением воспринимались окружающими. Но к ним быстро привыкали, и они входили в повсевешний 18обиход. Как и эта вот «бесильня» – бывший бальный зал, который оборудовали для разного рода игр. Причем практически все они были мне незнакомы.
Белоснежный волчонок играл с Его светлостью под надзором нянек и других детей. Герцогини же пока не было. Она придет позже. Как и всегда.
С той вехи, когда Рудик совершил оборот, почти вехим прошел.
Первые две вехи было тяжело и мне, и Рудику. Мы оба лежали в горячке. Мальчишка потому, что оборот был первый и сложный. Я – потому что разделил с ним первую суть. А следовательно – и все последующие ощущения. Связь я разорвал, только когда понял, что мальчик стабилен, и такого всеобъемлющего контроля со стороны взрослого ему не требуется. Как раз после того, как лихорадка закончилась, и разорвал.
Еще две вехи после того, как спала лихорадка, я приучал Рудика к новому облику. Отчасти нам помогало марево, перенося нас по дому, в лес, на двор… В общем, в любую точку, которая была необходима мне для обучающего процесса. Сейчас все сводилось к минимальному: обучению находить баланс в новом теле.
Это только кажется, что привыкший ходить на двух ногах с той же легкостью сможет ходить на четырех лапах. А ведь есть еще и хвост!
А нюх? Я до сих пор помню свое ошеломление от того факта, что у зверей он развит куда сильнее. Помню, как мой отец носился за мной в порыве надрать холку, потому что пока я в поместье все не перенюхал, не желал ничего другого делать. Это же столько ароматов! Столько неповторимых оттенков и нот! И, конечно, самыми «вкусными» были родители.
Я и сейчас восхищаюсь чутьем волка. Но я-то взрослый! Готовый к изменениям. И в детстве был готов куда лучше, чем Рудик.
А он – ребенок, которого новое обоняние могло и с ума свести.
Детеныш привыкал к новому облику, к новому способу взаимодействия с миром, я же был в роли няньки, которая вовремя подсказывала, как быть в той или иной ситуации. Иногда я от души веселился, видя застенчивость, смущение или, наоборот, неприкрытый восторг, и сам вспоминал ощущения, которые испытывал в свой первый оборот.
А сейвеху волчонка допустили к другим людям. До этого единственными, с кем мы взаимодействовали, были герцогиня и мой отец. Более Ее светлость никому не позволила к нам подходить.
Я знал, что в доме происходили изменения. Знал, что к нам кто-то прибыл, но, увы, пока был занят исключительно новым метаморфом, который еще не набрался достаточно сил, чтобы вернуться в своей человеческий вид. И если он точно скоро сможет это сделать, то я все еще ограничен звериным обликом. И нет никаких гарантий, что у меня получится вернуться к себе прежнему.
Пока Рудик спал, я бы, может, и обследовал дом и новых гостей (по запаху многое можно понять и сказать о человеке), а заодно послушал, что о новых гостях говорили слуги и дети, но был вынужден признать тот факт, что меня изолировали. Марево не просто нам помогало, оно нас контролировало, и почему-то меня – особенно.
Что там за гости такие? Я чувствовал беспокойство, хотя не мог не признать, что опасность никому из обитателей дома не грозила. Однако поселившаяся в